Россия и постсоветское пространство
Коренные великорусские территории (историческая Россия) являлись точкой сборки (политическим, экономическим и логистическим центром) для досоветской Российской империи, советской империи (СССР) и сейчас являются таким же потенциальным центром для империи постсоветской
Это понимают в России, это понимают геополитические конкуренты России, это понимают и на постсоветском пространстве. Но выводы из этого понимания в Москве делают одни, а в окрестностях другие, зачастую диаметрально противоположные.
Исторически сложилось так, что в Российской империи, а позднее в СССР господствовало патерналистское отношение к покорённым и миром присоединённым народам. Их оберегали, холили, лелеяли, развивали и старались не слишком обременять, все неприятные обязанности, начиная с базовых экономических повинностей — от крепости земле до закрепления за заводами, от «великих строек» (начиная с Санкт-Петербурга и Воронежских верфей) до обязанности нести военную службу, — возлагая на коренное русское православное население. При СССР «позитивной дискриминации» имперского центра даже пытались дать научное обоснование: декларируя первоочерёдность борьбы с «русским великодержавным шовинизмом», местные «буржуазные национализмы» просто пытались подкупать за счёт перераспределения общеимперского ресурса в их пользу.
В результате на окраинах империи, как у автохтонного населения, так и у русских переселенцев, создававших там современную промышленность, развивавших науку и культуру, создалось устойчивое (на уровне инстинкта) мнение, что Россия всем должна.
Причём Россия осталась «должна» даже после того, как все окраины стали абсолютно суверенными и независимыми.
В единой империи перераспределение общего ресурса от центра к окраинам имело некоторый смысл. Даже если уйти от советской идеологизации этого процесса, следует иметь в виду, что Россия присоединяла территории не потому, что ей было мало своих, и не с целью облагодетельствовать местные народы, а решая проблемы национальной безопасности.
Юг России (Новороссия), Крым, Поволжье, Урал, Восточная Сибирь, Северный и Центральный Казахстан и далее, вплоть до Забайкалья и Приамурья были присоединены в ходе борьбы с опасностью нападений кочевых народов. Понятно, что уже с XVII-XVIII веков никто не опасался повторения нашествия Батыя, но беспокоящие грабительские налёты также не доставляли удовольствия, а линии крепостей и засечные черты были далеко не всегда эффективны.
Более-менее крупная ватага (в три-пять тысяч человек) их легко преодолевала. Учитывая огромность просторов Евразии и протяжённость границ, никакой армии не хватило бы для их надёжного прикрытия. Империи было необходимо выйти на естественные (легко контролируемые и защитные) границы по морским берегам, полноводным рекам и горным хребтам. Это и происходило в ходе движения на Восток, к тихоокеанскому побережью.
Но сибирские просторы были малонаселёнными. По этой причине они легко покорялись малочисленными казачьими ватагами, но затем возникала проблема контроля и удержания покорённых земель. В отличие от Западной Европы, которая уже с XII века исправно выбрасывала излишки населения то на Ближний Восток (в крестовые походы), то в Африку и Азию (испанские и португальские экспедиции, начиная с XIV-XV веков), то в обе Америки (вся Европа с конца XV века), Россия была страной малонаселённой (даже при Екатерине II она по численности населения уступала Австрийской империи, Франции, Испании, была сопоставима с Великобританией и Пруссией).
Российской империи было не под силу послать огромные массы населения на освоение бесконечных просторов за Уралом. Отсюда возникала необходимость бережного отношения к проживавшим на месте народам. Такое отношение обеспечивало империи контроль территории местным лояльным имперскому центру, населением. Поэтому российская колонизация несла народам Сибири и Дальнего Востока серьёзные бонусы, вроде стабильности, безопасности, улучшения логистики, развития промышленности и торговли, но никак не посягала на их права, интересы, особенности культуры и быта.
Аналогичным образом, в Среднюю Азию и Закавказье (с довольно многочисленным населением, древними культурами, устойчивой государственной традицией) Россия пришла, когда в результате резкого ослабления Турции и Ирана, а также установления полного доминирования Великобритании в Индии, возникла опасность прорыва британцев в оба региона. Геополитический враг мог выйти в стратегически важные регионы имперского пограничья, откуда он получал возможность контролировать критически важные Черноморский и Каспийский регионы, Южное Поволжье и Южный Урал. Окопавшись в Закавказье и в Средней Азии Британия могла легко разорвать связь европейской части России с Дальним Востоком.
Имея перед собой сильного врага (Британию) претендующую на контроль над стратегически важными регионами российского пограничья, Россия была вынуждена включать эти провинции в свой состав, ибо не могла надёжно контролировать их издалека даже в статусе протекторатов. В то же время, империя традиционно не имела достаточного количества свободных войск и чиновников, чтобы контролировать нелояльные регионы в условиях внешнего давления. Лояльность местного населения становилась для Санкт-Петербурга принципиальным вопросом. Имея позитивный опыт решения подобной проблемы на просторах Сибири, империя перенесла те же методы в Среднюю Азию и Закавказье.
Наконец, уже в советскую эпоху, СССР также было трудно поддерживать порядок на национальных окраинах, да ещё и внедрять там коммунистическое мировоззрение в далёких от марксовых идей обществах, без обеспечения лояльности местного населения. Единственное, чем большевики дополнили патерналистскую политику царизма, они обосновали её идеологически и распространили с азиатских просторов также и на созданные ими европейские советские республики. В результате, метод «позитивной дискриминации» великороссов, который был почти незаметен, пока царское правительство применяло его в Азии, стал активно применяться на русских территориях новообразованных Украины и Белоруссии (малороссы и белорусы были объявлены отдельными, тоже ранее угнетёнными, народами). Затем, в 1939-40 году этот же метод был распространён на присоединённые к СССР территории Молдавии, Прибалтики, Галиции, Волыни, Буковины и Закарпатской Украины.
Таким образом, все будущие независимые народы имперских окраин, получили от СССР не только национальную государственность, но и политическую традицию, согласно которой имперский центр компенсировал национальным окраинам недостаток ресурсов для динамичного развития их промышленности, а также финансировал развитие национальных языков и культур. Патерналистское отношение империи к покорённым народам, имевшее взаимовыгодный характер до 1917 года, к концу 1930-х годов (а в европейкой части и Закавказье уже в начале 1920 годов) превратилось в идеологически обоснованную, но в большинстве случаев не имевшую практического политического смысла, эксплуатацию окраинами имперского центра.
При этом факт эксплуатации, несомненный, выпуклый в эксплуатируемых метрополией колониях Запада, в данном случае (когда эксплуатируемой оказывалась метрополия) не акцентировался. Наоборот, акцент делался на «братстве народов» и высшей справедливости, предполагавшей помощь развитых развивающимся. С течением времени «помощь», которая в своём классическом виде ограничена временем и проектом, превратилась в привычную традиционную дань. Поскольку перераспределение ресурсов происходило в имперском центре, окраинные элиты прекратили соотносить результаты своего хозяйствования с уровнем жизни народа подведомственных территорий. У них появилось некое божество — Москва, у которого есть всё, но даёт оно не всем, а только тем, кто научился правильно ресурсы «выбивать».
Центр представлялся огромной кладовой, в которую ничего не надо класть, но из которой можно черпать всегда и немеряно. Когда национальные элиты обрели независимость, они, в большинстве своём также отнеслись к полученному советскому наследству. Это теперь была их личная кладовая, из которой они могли черпать полной чашей, ни на кого не оглядываясь. Поэтому в большинстве стран, кроме Казахстана, Азербайджана и, частично, Узбекистана, национальная экономика начала бодро разворовываться. Причём, чем активнее местные элиты разворовывали наследие империи, чем больше претензий они предъявляли Москве, как бывшему имперскому центру.
В их представлениях, независимость заключалась в том, что обнулились их обязательства перед Москвой, а обязательства России перед ними не только сохранились, но и выросли, в соответствии с их аппетитами. Казахстан, Азербайджан и Узбекистан, опираясь на значительные запасы энергоносителей, с разной степенью успешности строили национальную экономику. Абсолютно успешным оказался только Казахстан, относительного успеха достиг Азербайджан который сохраняет низкий уровень диверсификации экономики и высокую зависимость её от цен на энергоносители. Узбекистан после Каримова делает попытку начать всё с начала. Но эти три государства отличались от остальных (даже от вступивших в НАТО и ЕС республик Прибалтики) тем, что пытались именно взаимодействовать с имперским центром, выстраивая некую модель взаимовыгодных отношений. Остальные пытались убедить Москву взять их на содержание.
Когда в 90-е Россия шла на серьёзные экономические уступки, по причине своей геополитической слабости, это воспринималось как нечто естественное, ведь национальные элиты привыкли, что центр должен удовлетворять их пожелания и обеспечивать их нужды. По мере усиления России, условия ресурсной подкормки окраинных режимов стали ужесточаться. Москва стала требовать политической лояльности, а также ответных экономических шагов, предполагавших не только доступ окраинных государств на рынки центра, но и ответный допуск российского капитала к интересным для него местным проектам.
Тут-то местные элиты и впали в состояние когнитивного диссонанса. С какой стати Москва, всегда безропотно удовлетворявшая их пожелания, начала что-то требовать? Русские решили присвоить сокровища пещеры Алибабы, которые им доверили справедливо распределять. Все ведь знают, что московская ресурсная кладовая — общая, из неё каждый должен иметь свою долю, причём совершенно бесплатно. По какому праву «агрессивная Россия» выдвигает «прогрессивным» лимитрофам какие-то условия? Небось хочет Советский Союз восстановить?
Сколько в Москве ни пытались объяснить, что доступ к российским богатствам можно получить только на основе взаимности, что Россия не собирается никого эксплуатировать, но и платить дань национальным окраинам больше не намерена (ибо не за что), ни элиты, ни народы (включая местных окраинных русских) убедить не удалось.
Они видят себя детьми, спрятавшимися от взрослых и шалящими вовсю, но твёрдо знающими, что обед должен быть по расписанию. Когда же им сообщают, что они уже большие мальчики и девочки, вполне совершеннолетние, с паспортом, некоторые даже в другую семью ушли (а кое-кто и на панель подался), что самостоятельная жизнь предполагает не только доступ к ранее запретным удовольствиям (вроде суверенной внешней политики и собственных вооружённых сил), но и самостоятельное приготовление обеда, выясняется, что они не умеют.
Россия соглашается пойти навстречу, предлагает интеграционные механизмы, которые позволят умеющим русским, развивать экономики не умеющих.
«Нет, — говорят, лимитрофы, — вы хотите украсть наше достояние». И тут же бесплатно отдают «достояние» вороватым американцам или европейцам, продолжая требовать от России финансовой, экономической, дипломатической, военной помощи, обеспечения приоритетного (даже по отношению к российскому производителю) доступа на российский рынок, снижения цен на необходимое лимитрофам сырьё, повышения цен на их продукцию и услуги. Потому, что «нам так надо, мы же должны на чём-то зарабатывать».
Если Россия не согласна с такой постановкой вопроса, то она «бросила», «не пришла», «будет наказана» за свою «чёрствость», «развалится», «стала нерусской», только лимитрофы остались «русскими со знаком качества».
Все эти требования и обиды абсурдны. Независимые суверенные страны, сами выстраивают свою политику, на основе избранных приоритетов и сами же несут за неё ответственность. Но даже в России, и не только среди обычных граждан, но и в среде политической элиты, экспертов, журналистов, достаточно широко распространено мнение, что Россия несёт перед своими окраинами такую же ответственность, как Москва несла при СССР (значительно большую, чем нёс Санкт-Петербург в эпоху Российской империи). Россия «виновата» в том, что в Таджикистане была гражданская война, в том, что украинские власти дотанцевались до установления в стране нацистского режима, а белорусские пляшут в том же направлении, что Армения воюет с Азербайджаном за Карабах, что Молдавия десятилетиями перманентно нестабильна. Во всём «виновата» Россия.
Если вслушаться в мотивировку, то мы поймём, что все, винящие Россию (независимо, российские ли это граждане или счастливые обладатели паспортов новых «прогрессивных» государств) подсознательно рассматривают Москву, как союзный центр, который обязан поддерживать морально и материально, наводить порядок и т.д. Местные же элиты видят себя заказчиком предоплаченных услуг, когда необходимо лишь позвонить и сообщить, когда и что именно тебе надо доставить.
Есть мнение, что Россия должна всюду вмешиваться, расставлять своих людей, назначать свои правительства, везде держать гарнизоны, свергать плохих президентов, в рамках борьбы с Западом. Мол, если не мы, то враги расставят ракеты везде где нас нет. Но никто из сторонников этой теории не задаётся вопросом, почему за почти тридцать лет, при полной готовности некоторых стран (Грузии, Украины, Прибалтики) хоть в каждом сарае у себя по американской ядерной ракете поставить, ничего там так и не появилось.
Методы защиты своей территории серьёзно изменились не только с XVIII-XIX, но даже с ХХ века. Контроль периферии давно осуществляется дистанционно. Да, и сейчас для России важно присутствие в Средней Азии, Закавказье, в Прибалтике, Новороссии и Западном крае. Только совсем не обязательно теперь присоединять провинции к империи.
Англичан тоже давно нет в Индии, а американцы даже несчастное Пуэрто-Рико отказываются в свой состав принимать. И с Филиппин они ушли (даже базы вывели). Но это не мешает им осуществлять контроль над акваторией Тихого океана. И Китай, оспаривающий у США этот контроль, претендует не столько на территории, сколько на морские просторы, острова под базы китайцы сами готовы насыпать прямо в море.
Россия усиливается и возвращается в традиционные свои сферы жизненных интересов. Она там встречается с иностранным влиянием, чаще всего дополненным русофобской ориентацией местных элит, и начинает упорную борьбу за восстановление своих позиций. Но не за завоевание, а за контроль. Россия может разгромить любую армию мира и уничтожить любое государство, но осуществлять силовой, военный контроль над огромными просторами (от Брест-Литовска до Монголии) с населением, в совокупности превосходящим население самой России, она не в состоянии. Это значит надорваться быстрее и эффективнее, чем надорвались США.
Заходить на эти территории на тех же условиях, что заходила Российская империя, а затем обосновывался СССР невозможно, более того вредно. Граждане России не поймут, с какой стати их опять облагают данью в пользу вчерашних суверенных «братьев».
Россия движется по пути установления экономического контроля над имперскими окраинами. Позиция Москвы заключается в том, что сотрудничество должно быть взаимовыгодным, но оно ни в коем случае не должно ухудшать позицию российского производителя, желательно, чтобы улучшало.
Москва не против политической интеграции и может рассмотреть вопрос о возвращении каких-то территорий в состав России. Но только после того, как произойдёт отработка, полная адаптация и подтверждение эффективности взаимодействия политических и экономических механизмов, а народ, населяющий соответствующую территорию решит, что в составе России ему лучше, чем в одиночном (хоть и суверенном) плавании.
Время играет на Россию. Уже не только на постсоветском пространстве, но и за его пределами, многие осознают, что чем более тесного экономического и политического сотрудничества с Москвой вы добились, тем прочнее ваше положение в современном мире. И наоборот, сделавшие ставку на русофобию, быстро рассыпаются как экономически, так и политически, их общества теряют структурность, а народы внезапно видят себя на грани вымирания.
Когда-то в постсоветских государствах было модно не только «вступать в ЕС», но и говорить, что если бы США приняли, то соответствующая только получившая независимость республика вступила бы в них, хоть одним штатом, хоть по областям, даже статус Пуэрто-Рико казался пределом мечтаний (ведь у них с США общее гражданство, валюта и оборона).
Сейчас восторги поумерились. Логично, что этому предшествовала утрата Западом своих экономических позиций. Постсоветские люди поняли, что кисельные реки с молочными берегами их там не ждут. Осталось понять, что благополучие можно создать только работая у себя и для себя, и что материальные интересы у нас, граждан осколков империи, общие, и у многих появится желание хоть чучелом, хоть тушкой вернуться в состав России.
Устойчивой, однако, бывает лишь система, построенная на прагматических интересах. Выгода должна быть обоюдной (хотя бы как при присоединении Сибири и Дальнего Востока) и обязательства должны быть обоюдными. Люди ради численности и земли ради просторов не приобретение, а обременение. России нужны ответственные граждане, а не инфантильные потребители ресурсов. Объединение на идеологической основе («мы все русские», «мы все советские», «мы братья» и т.д.) неустойчиво потому, что в «братство» каждый вкладывает свой смысл. Не успеешь объединиться, как «брат», не желающий Крым признать (ибо не его), требует скидки на энергоносители (потому что братство).
Братство хорошо в праздник. Например, 9 Мая братья носят георгиевские ленточки, а небратья любые другие символы. В обычные же дни горе и радость лучше делить не по-братски, а по-справедливости. А ещё лучше, как положено суверенным государствам, в соответствии с ранее заключёнными и вступившими в законную силу договорами и соглашениями.
Ну а тем, кто хочет, чтобы у него было как в России, надо добиться вхождения в Россию (убедить российский народ, что такое объединение ему выгодно), и всё будет как у всех остальных русских, кем бы они ни были по национальности.
