поклонская голая

Старик появился из-за ржавого остова автобуса, и неспешно пошёл вдоль обочины, перешагивая лужи. Обогнув поваленное дерево и скелет телефонной будки, он, казалось, задумался, потом зачем-то наклонился к земле, и, потратив секунды три, разогнулся и двинулся дальше.

Глядя на приближающуюся фигуру, Олег попытался задуматься, но от непривычной нагрузки заболела голова, и ему пришлось обхватить её двумя руками.

Старик подошёл и осторожно присел рядом. Минуту он молчал, а потом, пожевав губами, сказал.

- Молоко.

Олег молчал.

Старик продолжил, смакуя каждое слово.

- В бутылках с широким горлышком. Сверху была такая фольга - разная у молока, ряженки, кефира. Её мы протыкали пальцем, чтобы она вмялась. А потом эти бутылки мыла мама - таким, ну, ёршиком.

- Заткнись - подумал Олег

- А ещё молоко было в треугольных пакетах. А они лежали в пластмассовых коробках - больших, и там всегда было немножко разлитого молока на дне. Они стояли прямо в магазине. Их было много.

Голова начала ныть ещё сильнее.

- Я помню, что не любил молоко. Я даже однажды вылил кружку молока в раковину, потому что хотел кефир, а мама купила молоко - изрёк старик, задумался, и добавил - Теперь я до сих пор иногда ночью вспоминаю эту кружку молока.

- Заткнись - сказал Олег громко.

- Извини - сокрушённо сказал старик.

- Принёс? - спросил Олег, убирая одну руку от головы

Старик кивнул и, покопавшись за пазухой, извлёк оттуда две круглых банки.

Олег протянул старику свёрток и, забрав банки, начал их изучать.

- Мне пора - сказал старик, вздохнув и поднявшись. - Спасибо. Если что надо - в следующий раз передашь как обычно

Ляшко кивнул и пошёл назад, огибая поросшие кустарником развалины жилого дома и стараясь не провалиться в древнюю канализационную систему. Через 20 минут он достиг цели своего путешествия.

- Ты? - глухо спросили из контейнера

- Я, я, натюрлих - сообщил Олег

Из мусорного контейнера высунулась голова Портникова, на которой красовалась старая советская лыжная шапка.

- Зацени - сказала голова - какую шляпу офигенную откопал

- Петушок называется - сказал Олег и показал полученные банки

- Сам-то как называешься - заржала голова, Портников вылез из контейнера целиком, подошёл и взял одну из банок.

- ГОСТ - сообщил он. - Значит, не траванёмся.

Ляшко кивнул и присел на кучу мусора.

Портников удивился.

- Слыш, а кто будет цветмет сортировать? - обиженно спросил он

- Поесть-то дай - сообщил Олег, пытаясь открыть банку куском проволоки

Портников вздохнул и полез обратно в контейнер. Вскоре оттуда раздался голос.

- Что старик берёт?

- Эти... из телевизоров и компов... детальки - жуя, сказал Ляшко

Из контейнера раздался грохот и сдавленный мат, а через краткое время оттуда вывалился разбитый телевизор.

- Пойдёт? - донёслось из контейнера

- Да - кивнул Олег

Через некоторое время из контейнера вылетела клавиатура, потом какая-то пластиковая коробка с проводами и лампочками, и показался Виталий. Перешагнув через край и отряхнувшись, человек в лыжной шапке присел рядом с Ляшко.

- Хорошо сидим - сказал Виталий, копаясь в банке мятой алюминиевой советской линейкой.

- Ну так - согласился Олег. - Мы ж политики и борцы.

Портников оглушительно заржал.

- Мы с тобой - два пидараса, копающихся в помойке - душевно сказал он. - Это реальность, данная нам в ощущениях. Когда старик придёт?

Ляшко пожал плечами.

- Завтра можно будет попробовать весточку ему передать.

Виталий кивнул и продолжил есть.

Через пять минут трапеза завершилась. Ляшко встал и огляделся.

- Ветер, хоть бы дождь пошёл - сказал он негромко.

Виталий усмехнулся.

- После Великой Перемоги дождей не стало, ты знаешь это не хуже меня. И никто не может сказать, когда они начнутся заново. Скорее всего, только после Победы. - Виталий задумчиво крутил в руках коробку с лампочками, потом надолго задумался - Так что пошли. Но знаешь что? Зайдём-ка по пути к нашему другу, Чепчику.

Ляшко угукнул, засобирался, складывая оторванные от телевизора и клавиатуры печатные платы в мешок, потом, кряхтя, взвалил его на плечо, и пошёл за Портниковым, опасливо косясь по сторонам.

Через полчаса они дошли до руин какого-то древнего небольшого здания с выложенным в плитке серпом и молотом и двумя входами, над которыми были символично нарисованы две чуть разных фигурки. Виталий подошёл и постучал ногой в металлический лист, закрывающий собой дырку в полу. Ответом была тишина. Прождав с полминуты, Виталий, кряхтя, начал отодвигать лист в сторону.

- Слезай вниз - сообщил он Олегу.

Олег боязливо посмотрел в неприветливую, но привычно ароматизирующую воздух темноту, и, вздохнув, двинулся вниз. Виталий полез за ним.

- Вам чего? - раздался неожиданно из темноты дребезжащий голос

- Чепчик, это свои - устало сказал Портников

Из темноты появилась странная фигура голого человека в шароварах и каске, у которой свисали лохмотья, делающие её похожей на детский кружевной головной убор.

- Братья и сёстры - сказала фигура. - Ситуация на сегодняшний день...

- Ты заебал, Дмитро - сказал Виталий, забирая у Ляшко мешок. - Который год уже ситуация одна и та же. Грязь, слякоть, где-то война, а мы по помойкам шкеримся. Ты скажи, информационный сопротивленец, почему ни лета ни зимы теперь, и небо одинаковое всегда?

Тымчук важно поднял палец кверху.

- Це коцапы вредят.

- Это понятно - кивнул Портников - а что на фронтах?

Дмитро надулся и быстро начал говорить, иногда косясь в тёмные углы комнаты.

- Сейчас вот авианосец войдёт... ещё корабли другие... томогавки... лазерные целеуказатели с орбиты... добровольческий батальон "Петух-1488" укомплектован бесплатно по SMS... нам кредиты уже предоставляют...

- Это мы по телевизору видим - сказал Ляшко, сидящий на полу и перематывающий тряпку на ноге. - Скажи, ну, пока без свидетелей - а тебе не кажется, ну, что это затянулось как-то всё? Что какое-то безвременье наступило?

Портников кивнул.

- Да, ты ж у нас информационный сопротивленец, ты в Интернете фронт держишь. Что там?

Тымчук неожиданно подприсел и замер.

- Всё хорошо там - неожиданно тихо и чётко сказал он.

Повисла тишина.

- Что - всё? - так же тихо спросил Портников, почему-то по дуге подходя к говорящему.

Дмитро сделал шаг назад.

- Вы зачем пришли? - сухо сказал он.

Виталий улыбнулся и взял из мешка Олега коробку с лампочками и проводами.

- Это что, мудила? - спросил он у Дмитро.

Тымчук побелел и замер.

- Это твой модем, гнида, у тебя у одного Bocamodem на 28800, редкая модель середины 90х прошлого века - веско сказал Портников. - Как ты в интернете-то воюешь без связи, чучело, ты за кого нас держишь?

Виталий быстро глянул на Олега и увидел в глазах понимание. Олег вскочил с пола и неожиданно резко достал из мешка два вантуза, один из которых кинул Портникову.

- Лови гада! - заорал Ляшко и прыгнул в сторону Тымчука.

Дмитро резко снял каску, под которой оказалась граната;

- Всем стоять! - дико заорал руководитель группы "Информационное сопротивление", показательно выдёргивая чеку.

Виталий подскочил к нему и резким ударом выбил гранату в дальний угол.

- Ложись! - заорал Ляшко и прыгнул на Портникова, привычно заелозив тазом

- Хватит уже - рявкнул Виталий, вставая и отряхиваясь. - Граната ещё порошенковских поставок, значит ненастоящая, пора бы привыкнуть за столько-то лет уже.

- Иди сюда, придурок - сказал он лежащему у стены, занятой рядами разбитых писсуаров, Тымчуку. - У нас тушёнка есть

Тымчук приоткрыл один глаз.

- ГОСТовская - добавил Портников

Тело Дмитро безвольно поползло в направлении холщового мешка. Наступила тишина.

- Молоко - неожиданно сказал Ляшко.

- Что - молоко? - спросил Виталий.

- Старик говорил, что раньше было молоко в бутылках - сказал Олег.

И ещё целый час в полумраке разрушенного советского общественного туалета три фигуры перешёптывались о всяком; их разговоры были неинтересны так же, как любые разговоры людей в подобной ситуации. Лишь иногда, когда речь заходила о чём-то древнем и ушедшем, плечи этих людей начинали предательски трястись, но лишь ненадолго.

-----

Григорий выключил трансляцию и в зале включился свет.

- Вопросы? - спросил он зал.

Поднялся молодой человек в костюме

- Откуда пришла идея купола?

- Ситуация была сложной - сказал Григорий. - Делать стену достаточной высоты было накладно, да и не обеспечивала она должной защиты. Кроме того, целый ряд вопросов экологического характера никак не решался ни одним рвом или стеной. Да и гастарбайтеры. Но тут у китайских партнёров в результате падения спроса на кружевные трусы из синтетики остался большой резерв пластика. Пришла идея - герметичный саркофаг, как над Чернобылем, но больше, и чтобы сквозь него проходил солнечный свет. Попутно решено было много задач - допустим, сбор метана, выделяемого населением и помойками, да и в общем-то аборигены решили, что красно-чёрные тона купола - это новое, патриотичное небо.

Молодой человек кивнул.

- А с телепередачами?

Григорий замялся.

- Ну, в общем никто не хотел, чтобы вот так получилось. Мы записали им целый год эфиров с ТСН и 1+1, чтобы показывать по кругу, и даже были мысли про то, чтобы потихоньку добавлять туда реальных новостей - ну, чтобы никто не сошёл с ума от резкой смены информационного фона, а то были прецеденты. Но записали это на флэшку, она вроде 64 гигабайта, но брали на таобао, она в общем пишет 1 гиг, и дальше по циклу. Отформатировать её можно, но записать реально только гиг. Поэтому у них новостей только на неделю, и каждую неделю у них входит авианосец и потерь на фронтах нет, хотя идёт вечное наступление.

- А что дальше? - спросили из зала

- Не знаю - честно ответил Григорий. - Эксперименту уже два десятка лет, пока мы придумали только простейшую технологию очистки территории - платим аборигенам за отсортированный мусор едой.

Григорий задумался.

- Всем спасибо - сказал он.

Прозвенел звонок и аудитория стала очищаться.

Григорий собрал сумку и направился к выходу. Оглянувшись от самой двери, не забыл ли что, он увидел одинокую банку ГОСТовской тушёнки, стоящей на кафедре, и улыбнулся.

Этот тесный, тесный, тесный, тесный украинский мир

Новый, теперь слишком тесный украинский мир сжимает толпу и давит сок. Хищные человеческие муравейники Украины пожирают врага и самих себя — в угоду слепым и жадным маткам. Эта человеко-муравьиная кислота растворяет все, что еще хрупко и недоразвито — мягкие позвонки зародышевой совести.

Желто-голубая вопиющая безвкусица иллюстрирует незрелые патриотические порывы. Пропасть раскрытых ртов — хулящих, сулящих. Сетевые вендетты, стреляющие матом. Клочки угроз бытовых склочников, которым только и подавай угля, пеплом летают в воздухе. Разбитый нос политика и выбитый глаз повергателя памятников. Беспомощные чиновничьи каблуки из мусорных баков и забитая до мраморной крошки огромная лысая голова — выборочное, показушное, заказное очищение элит.

Лица солдат на политических билбордах. Жирные рефрены покосившихся заборов, плесневелых фасадов — «Путин — х...ло, ла-ла-ла». Кандидаты в депутаты рисуют с детьми акварельные солнышки над головами бойцов АТО, местами лишающих других детей потолков над головами.

Сайт сетевого магазина техники предлагает тест на знание украинского языка «Українізуйся!», предваряя его мелодраматической историей: «Зося и Тося решили пожениться. Тося был хорошим программистом и чудесным парнем. Собственно, звали его Антоном. Имя Тося придумала его девушка — для рифмы: Зося-Тося... Все было у них хорошо, если бы не одна мелочь: Тося очень небрежно относился к языку. Последней каплей стала его фраза: „Сонечко, давай займемося любов’ю“. После этих слов Зося заплакала и сказала, что об интиме не может быть и речи, пока Тося не научится говорить по-человечески...».

История умалчивает, что случилось с этим конкретным Тосей, но аллегория примитивно ясна: зоси гордо несут желто-голубые флажки, попирая каблучками поверженные ментальные эго лузеров-«тось».

Личностное и корпоративное лицемерие отражается в маркетинге. Известное рекламное агентство суетливо предлагает новый образ истинного патриота и объясняет феномен жизнеспособности украинской нации: генетический код свободы и достоинства по живому, иглой, врезан кровавой вышивкой в многострадальное голое украинское тело, окропляя священными каплями украинскую душу.

Дорогие глянцевые и полуглянцевые, дешевые и пачкающие типографской краской издания хором рекламируют новые образы, штампованные сотнями сотен на взбесившемся подпольном 3D-принтере. Поджарое, закамуфлированное тело, бирка именного батальона на плече — не человек, патрон для войны.

Люди теряют себя, отмирают, а по их оболочкам, как по старому культурному слою, плотным трафиком ходят другие.

Известный адъютант губернского главнокомандующего (обладателя кипрского, израильского и российского паспорта и по совместительству — спонсора локального ада) усердно пожинает плоды своих сетевых философских матерных притч. Его нежно «облайкали» тысячи вчерашних «противсехов» и миротворцев-веганов, не пьющих даже молоко. Вчера они оплакивали микротрупики дрозофил, сегодня — покрылись корочкой патриотической бескомпромиссности, гордо зачерствели, как скупой, политый потом и кровью, солдатский хлеб.

Недальновидные штамповщики изъеденных конъюнктурой сентенций нежатся, поглощая обывательское внимание. Они амбициозны, молоды, вспыльчивы; они освободились от «имперского гнета», и латаная рубашка «старшего брата» внезапно стала им тесна.

Сеть искрится гневными, яростными, тревожными, победными статусами романтиков на крови. И ни одной предсмертной записки — смелого покаянного самовычеркивания себя из общественной украинской жизни. Только украинские дипломаты бегут. Не от стыда. От прокаженного теперь, зря насиженного алчной надеждой места, в котором каждый лишний день — позор и новая дырка в кармане. Доскакав до гражданской войны, всеобщей ненависти, массового помешательства, дефолта, презрительной фиги от Евросоюза, еврострекозы по-прежнему не в силах взять ножницы и обрезать себе крылья. Замерли и ждут новых попутных ветров. И ведь правильно, что ждут — здесь, в этой жизни, не меняется направление ветра. Вот и знакомый субчик с голодными жвалами и в новеньком камуфляже залетел прямехонько на билборд большой украинской партии — не абы кем, целым третьим номером. Взирает с пятиметровой высоты своим поверхностным взглядом на копошащихся в бессилии муравьев.

Политтехнологи с серьезным видом, но с циничным прищуром рассуждают о полезности заказной «мусорной люстрации» для истомившейся украинской души. Голодный народ должен наглядно видеть изменения и перемены. Так наглядно, так близко, чтобы народные ресницы могли щекотать задравшиеся пятки Журавского или Шуфрича.

И только сейчас, через кривую призму какого-то сумасшедшего экспериментатора, контрасты предстают в своем чудовищном великолепии.

По огромным свалкам отчуждения восточных городов бродят сталкеры, а столичные журналисты гурьбой ездят в пресс-туры по заповедникам и лепят из глины «свищики», чтобы насвистывать милые сердцу тягучие украинские мелодии. «Ніч яка місячна, ясная, зоряна. Видно, хоч міни збирай...». Репортер, доброволец в батальоне «Киевская Русь», утверждает, что «легко меняет» свищ... «камеру на автомат». Его цеховая коллега из нового еженедельного общественно-политического еженедельника, по совместительству волонтер, жалуется, что в потогонной волонтерской гонке за новыми портянками для симпатичных бойцов АТО у нее не остается времени на собственную работу — писать правдивые, честные статьи. Она верит, что если людям на Донбассе отключить российское телевидение месяца на три или лучше на год, они изменятся. Что «весь мир на нашей стороне» и «нет никакой пропаганды в аналитических украинских программах». Что уж теперь-то, после стольких жертв, «мы никогда не позволим делать то, что делали олигархи до Небесной сотни — «бо разом нас багато, нас не подолати». И демонстрирует, возможно, и очаровательные в мирное время, но отвратительные сейчас, парадоксы женской логики: «Я бы воздержалась сейчас от приговоров власти, не хочу говорить о том, что она такая же. Нет, она не такая же: при этом она повторяет ошибки и относительно принятия законов, и формирования списков, и подхода к предвыборной кампании». А еще один журналист, по совместительству отпетый негодяй, безошибочной внутренней чуйкой ощутивший свое негодяйское время, предлагает приходить к инакомыслящим журналистам домой «поговорить».

А по центральным киевским улицам ходят в одиночку или маленьким взводом, с баулами за спиной, счастливчики ротации. На рукавах — шевроны «Айдар» или «Укроп». И вдруг с испугом ловишь себя на мысли, что все эти одинаковые, как муравьи, пятнисто-зеленые фигуры, впечатанные геополитическими беспощадными сапогами в новую грязно-кровавую обыденность, еще позавчера выглядели чуть менее органично, чем сегодня. А завтра они пропишутся в городские антуражи — плоскими патриотическими граффити на стенах, румяными миротворцами в чужой форме, в чужих беспринципных войнах или бесконечными тысячами инвалидов-попрошаек, завывающих в переходах свои новые героические песни.

И тогда страна, воспетая немудреными глиняными «свищиками», окончательно завалится набок и с удивленными пузырями уснет. Быть может, навсегда.