Как по-европейски красивы чистые улочки Львова...
 |
 |
Результаты поиска по запросу «
россия украина белорусы савнения
»
Украина Я Ватник разная политота
С нами весь мир.
фэндомы Ватные вбросы Ватная АНАЛитика Я Ватник разная политота
Украина, Белоруссия и другие: равноправие беспомощных
В ходе белорусских протестов обнаружилась одна тенденция, сближающая ситуации в Белоруссии и на Украине
Надо сказать, что в целом, как с точки зрения отсутствия заповедника национализма в западных областях, так и с точки зрения готовности власти защищаться (пусть она и делает это неквалифицированно, во многом нанося ущерб самой себе) Белоруссия внешне серьёзно отличается от Украины. В каком-то смысле прозападный мятеж при отсутствии серьёзного прозападного большинства в обществе представляется абсурдом.
Вот тут-то и вспоминается Украина. Если формально прозападные и пророссийские силы оцениваются белорусскими социологами как 33% к 44%, то у Януковича последняя предмайданная социология давала раскол страны примерно пополам (49% за ЕС и 50% против). Однако здесь есть определённое лукавство.
Белорусские социологи предлагают выбор между Западом и Россией. Украинские же цифры показывали общее количество противников западного выбора, включая тех? кто выступал за абсолютную самостоятельность Украины (ни на Запад, ни на Восток). Если сложить белорусские цифры, то можно предположить, что отказ от интеграции на Запад или в Россию проголосовали бы чуть больше 20% белорусов (100-(44+33)=23%).
На Украине же сторонников сближения с Россией к концу 2013 года было меньше, чем сторонников отказа равно от европейской и постсоветской интеграции.
То есть если в Белоруссии пока что сторонники российского выбора составляют относительное большинство (хоть уже утратили абсолютный перевес), то на Украине эта социальная группа представляла абсолютное меньшинство и могло уравновешивать майданные силы только при поддержке сторонников полной независимости, многим из которых, однако, идеи майдана были ближе антимайданных.
Просто надо отметить, что среди тех 49%, которые якобы выступали за ЕС, многие предпочитали эволюционный путь революционному, немалая часть считала, что Украина пока не готова к вступлению в Евросоюз и форсировать этот вопрос вредно.
В общем, ярые сторонники майдана, равно как их последовательные противники, составляли на Украине относительно малые общественные группы. Остальные относились к происходящему с большей или меньшей степенью индифферентности. Они могли ругать власть или ругать майдан, зачастую ругали и тех и тех, но к каким-то активным действиям были не готовы.
В Белоруссии мы видим ту же картину. Как оппозиционные, так и провластные митинги не были особенно многочисленными, хоть обе стороны напрягали силы, каждая пытаясь показать, что народ поддерживает именно её. Большинство белорусов предпочло ругать как власть, так и майдан из дома, отказавшись от активных действий в защиту своей позиции.
Это первое совпадение ситуации в обеих странах. Но есть и ещё одно, гораздо более тревожное. К концу правления Януковича, в среде, которую можно было бы определить как антимайданную, в том числе среди тех, кто числил себя пророссийскими, резко выросла популярность тезиса о том, что Россия не готова к равноправному сотрудничеству с Украиной, отказываясь удовлетворять её экономические потребности и выдвигая собственные политические требования.
Сейчас аналогичный процесс наблюдается в Белоруссии. Сторонники европейского выбора, понятное дело, уже являются противниками интеграции с Россией. Но и те, кто называет себя пророссийскими, очень часто (особенно это характерно для последовательных сторонников Лукашенко) говорят, что Россия должна уважать их суверенитет, их язык, их интересы и вообще белорусско-российским отношениям не хватает равноправия.
«Если Россия хочет, — говорят они, — настоящего сближения с Белоруссией, то…» — дальше следует список того, что Россия «должна».
Мы имеем дело с абсолютно идентичными процессами, происходящими в головах у населения Украины и Белоруссии (равно как и большинства других постсоветских государств). Они уверены, что Москва спит и видит, как бы восстановить СССР. Нет, они, конечно, не верят в то, что с мавзолея на парады вновь будут смотреть члены политбюро ЦК КПСС во главе с генеральным секретарём. Они согласны на замену коммунистов Путиным и «Единой Россией», но в остальном это должен быть СССР, в котором им было хорошо.
Поскольку им было хорошо, они считают, что России-то было ещё лучше. И в упор не понимают и не принимают нежелание значительной части русского народа восстанавливать Советский Союз. Уверены, что на самом деле Россия к этому стремится, но скрывает. Более того, они уверены, что сам факт существования СССР для России настолько большое благо, что всякие «мелочи», вроде цен на нефть и газ, несущественны. Торговаться из-за такой «чепухи», по их мнению, могут только враги народа.
Искренне веруя, что российский народ в большинстве своём их взгляды разделяет, они пытаются апеллировать к нему напрямую, убеждая россиян разобраться со своими правителями, «не желающими равноправия» и потому не воссоздающими СССР. При этом их желание воссоздать СССР внутренне противоречиво. Они хотят сохранить то, что у них есть, и получить то, что с распадом СССР они потеряли.
Нефть и газ по внутрироссийским ценам в их понимании — абсолютное благо для всех. Открытый для их товаров российский рынок, а также преференции на нём для их производителей — так и должно быть. Военная защита должна осуществляться Россией по первому свистку. Но вот поступаться хотя бы долей своего суверенитета они уже не хотят. Более того, они не хотят даже координировать внешнюю политику, заявляя о неких «национальных интересах».
Естественно, такое желание «съесть вначале твоё, с тем, чтобы потом каждый ел своё» вызывает у россиян резкое отторжение и подозрения в особой хитрости бывших братьев. На самом деле, хоть их построения абсурдны, как сама их жизнь, они вполне искренни. Почитайте, как они визжат в социальных сетях: «Хотите ракеты НАТО под Харьковом или Смоленском», — даже не замечая, что при желании НАТО могло давно поставить свои ракеты в паре сотен километров от Санкт-Петербурга.
Они не понимают, что ощущаемая ими после распада СССР постоянная военная угроза совершенно по-иному воспринимается в России. Не то чтобы в Москве её не замечали, просто Россия готова такую угрозу отразить в любой момент и с любого направления. И справится с этим не только без помощи бывших братьев, но и при их гипотетической враждебности. А вот сами они свой суверенитет без России отстоять не могут. Но они настолько привыкли, что у всех в СССР всё одинаково, только у них немножко лучше, что и сейчас считают, что не только с голоду Россия помрёт без их товаров, но и защититься от внешней агрессии ей будет так же сложно, как и им самим.
В общем, они примеряют своё состояние на Россию и делают из этого вывод о сугубой заинтересованности Кремля в дружбе с лимитрофами любой ценой. Когда же реальная политика России входит в противоречие с их представлениями о таковой, они начинают вопить о предательстве и о том, что Россией управляют «враги народа».
Это совсем не так смешно, как кажется. Дело в том, что если бы такая позиция широких слоёв белорусского и украинского населения была вызвана только враждебной по отношению к России пропагандой, можно было бы рассчитывать со временем преодолеть её при помощи собственной пропаганды. Но пропаганда бывает эффективна лишь тогда, когда опирается на некую реальность (пусть она эту реальность и переформатирует). Так вот, ведущаяся в лимитрофах пропаганда о том, что «Россия должна», падает на благодатную почву личной уверенности потребителя этой пропаганды, что таки должна.
У них произошло раздвоение личности. Они одновременно чувствуют себя русскими, которым Россия должна помогать ради их русскости, и суверенными белорусами и украинцами, которые сами ничего России не должны ибо обязаны лояльностью только собственным государствам. Россия рассматривается одновременно как своё и чужое — как некая коллективная собственность всех бывших советских, каждый из которых ещё имеет небольшую собственную национальную квартирку.
Поэтому у них не возникает когнитивного диссонанса, когда они, с одной стороны постоянно учат Россию, как ей жить и как себя вести, чтобы им было комфортно, а с другой постоянно вопят: «Не лезьте в наши дела! Без вас разберёмся!»
К сожалению, когда критическая масса этих нерусских русских в стране превышает предел в 35–40% населения, майдан становится неизбежен, а его конечная победа предопределена. Просто потому, что большая часть тех сил, которые мы по инерции продолжаем считать пророссийскими, на деле таковыми уже не являются. Даже если они не хотят победы майдана, ещё меньше они хотят прихода России.
Майдан же состоит хоть из не таких, но своих, понятных, а чего надо этим русским, не желающим делиться с бывшими братьями своим благополучием, разобрать невозможно.
Ну а когда часть общества валит власть, опирающуюся только на силовиков, а остальное общество увлечённо наблюдает за процессом, не вмешиваясь на стороне власти, то любой режим обречён. Он может продержаться пару месяцев, а может и несколько лет. Но конечный результат известен.
Самое же смешное заключается в том, что в такой ситуации любому режиму (даже режиму Порошенко, не говоря уже о режимах Януковича или Лукашенко), чтобы не рухнуть и не похоронить собственное государство и общество, надо ускоренно и централизовано вступать в Россию. Но они это сделать не могут, поскольку ищут Россию не такую, какая она есть на деле, и не там, где она находится.
Ну а «в грёзы нельзя насовсем убежать».
Украина Украина стронг перемога Я Ватник разная политота
По катом оригинал для творчества
фэндомы НАТО военная доктрина интервью жж длиннопост США РФ ядерное оружие Я Ватник разная политота
"Эскалации для деэскалации".
Газета «Коммерсантъ» под заголовком «Теперь я жалею, что ввел этот термин в широкий оборот». Эксперт Венского центра по разоружению и нераспространению Николай Соков — об «эскалации для деэскалации» опубликовала небезынтересное интервью ведущего сотрудника Венского центра по разоружению и нераспространению (VCDNP) и давнего участника советско-американских и российско-американских переговоров по контролю над вооружениями Николая Сокова.
В конце июля в Вене пройдут первые консультации рабочих групп в рамках диалога по стратегической стабильности между Россией и США. Одна из них займется ядерными доктринами: официальные лица США неоднократно заявляли, что Россия в рамках так называемой концепции «эскалации для деэскалации» готова нанести ограниченный ядерный удар.
В Москве наличие таких планов категорически отрицают. Корреспондент “Ъ” Елена Черненко обсудила эту тему с ведущим сотрудником Венского центра по разоружению и нераспространению (VCDNP), участником советско-американских переговоров по контролю над вооружениями в 80-е — начале 90-х годов Николаем Соковым. Именно он популяризировал это понятие.
 |
— Правда ли, что именно вы ввели в западный дискурс термин «эскалация для деэскалации»?
— Признаю вину. Был первым, кто употребил этот термин за пределами России,— в самом начале 2000 года в статье о новой российской военной доктрине (статью до сих пор можно найти на сайте Nuclear Threat Initiative). Но это не моя находка — термин заимствован из получившей впоследствии широкую известность статьи В. И. Левшина, А. В. Неделина и М. Е. Сосновского, опубликованной в журнале «Военная мысль» в 1999 году, «О применении ядерного оружия для деэскалации военных действий». Термин мне понравился, потому что он хорошо лег на содержание доктрины 2000 года.
— То есть он был в их статье, а вы его на английский перевели и популяризировали? Что вы под ним подразумевали?
— До 2000 года российская военная доктрина — как и советская до нее — предусматривала применение ядерного оружия только в контексте третьей мировой войны. В 2000 году появился еще один сценарий — ограниченное применение ядерного оружия в ответ на широкомасштабное неядерное нападение. В упомянутой статье постулировалась мысль, что угроза ограниченного ядерного удара могла бы помочь такое нападение предотвратить или заставить противника прекратить уже начавшийся конфликт и вернуться к состоянию статус-кво. С моей точки зрения, этот термин хорошо описывал доктринальное нововведение, пусть статья и вышла за несколько месяцев до опубликования доктрины.
После этого лет 15 эта тема мало кого интересовала, но постепенно интерес стал расти — как мне сообщили, коротенькая статейка на эту тему, которую я опубликовал в Bulletin of Atomic Scientists в 2014 году, вызвала бурный интерес в штаб-квартире НАТО. А с 2017 года, уже при администрации Трампа, он был подхвачен и реинтерпретирован для оправдания определенных ядерных программ, таких как начавшееся несколько месяцев назад развертывание боеприпасов малой мощности на баллистических ракетах подводных лодок. Теперь я жалею, что ввел этот термин в широкий оборот, но предвидеть такого два десятилетия назад не мог никто.
— А почему именно в тот момент, в конце 1999 года, возникла вообще дискуссия, которая привела к появлению термина «эскалация для деэскалации»?
— Судя по открытым источникам, задание на разработку новой военной доктрины было выдано на заседании Совета безопасности в середине марта 1999 года — первом после назначения Владимира Путина секретарем Совбеза. В разгаре — война вокруг Косово; Сербия подвергается ударам высокоточным оружием большой дальности, на которые ей нечем ответить. В Москве осознают, что военные действия в Чечне могут возобновиться в любой момент (это произошло в конце того же года), и если США и НАТО вмешаются так же, как на Балканах, то ответить будет нечем.
 |
Что и было сделано в военной доктрине 2000 года. Она выделяет четыре вида военных действий — вооруженный конфликт (на практике — Чечня), локальный конфликт (на практике — война с Грузией в 2008 году), региональный конфликт (несостоявшееся вмешательство США и НАТО в Чечне) и глобальный конфликт. Впервые применение ядерного оружия допускалось не только в четвертом, но и в третьем виде конфликта.
Это было популярной идеей в то время. В 1996 году тогдашний министр атомной промышленности Виктор Михайлов предлагал для целей, которые задним числом можно назвать деэскалацией, произвести значительное число боеприпасов сверхмалой мощности. В 1999 году, помимо вышеупомянутой статьи, Академия Петра Великого (Академия РВСН) опубликовала исследование, в котором наиболее вероятным сценарием эскалации считался переход от первого вида конфликта сразу к третьему; понятно, о чем шла речь. Называть ли это деэскалацией — дело вкуса. Речь шла о том, что в широкомасштабном неядерном конфликте с высокими ставками Россия может пересечь ядерный порог, если окажется на грани поражения. Насколько ограниченным было бы применение, осталось неясным. Есть основания считать, что очень ограниченным.
— Но ведь возможность вмешательства Запада по поводу Чечни, которая послужила триггером для доктрины 2000 года, давно ушла в прошлое.
— Тем не менее сценарий «региональной» войны остается частью доктрины. Вот чисто теоретически — представьте, что НАТО решило помочь Украине вернуть Крым силой. Наличие в составе НАТО ядерных держав и вопрос о территориальной целостности (для России, и в данном случае не имеет значения, что НАТО этого не признает) автоматически переводит такой конфликт в категорию «регионального». То же относится к Калининграду. Это, конечно, только пример, такой вариант развития событий имеет чрезвычайно малую вероятность.
— Вы говорите о пункте, согласно которому Россия может применить ядерное оружие в ходе неядерного конфликта, если само существование государства будет поставлено под угрозу?
— В 2000 году речь шла о ситуациях, критических для национальной безопасности РФ. Формулировка о «существовании государства» появилась только в 2010 году. Оба термина довольно неопределенные, но понятно, что в 2010 году ядерный порог был несколько повышен.
Тут стоит пояснить ключевой момент.
Ядерное сдерживание в сценариях этого типа базируется на асимметрии ставок: предполагается, что,например, независимость Чечни или аналогичные задачи могут быть важны для США и их союзников, но не настолько, чтобы рисковать даже ограниченным ядерным конфликтом. Для России ставки намного выше, что делает ограниченное применение ядерного оружия теоретически оправданным, а главное, убедительным.
Соответственно, для этих сценариев ставится задача нанесения «заданного» ущерба, а не неприемлемого — ущерба, который превысит ожидаемый положительный эффект от применения силы, но не приведет к глобальной войне. Понятно, что этот сценарий требует и надежного сдерживания на стратегическом уровне (в противном случае другая сторона теоретически может повысить уровень конфликта).
Но дискуссии о роли ядерного оружия никогда не стихали. Так, в 2009 году в контексте обсуждения нового издания военной доктрины было высказано предложение распространить ядерное оружие на уровень локальных конфликтов.
— Тогда ведь секретарь Совбеза Николай Патрушев даже анонсировал это в интервью «Известиям».
— Верно. Вообще сам факт того, что внутренние дискуссии были вынесены на страницы газет, был довольно шокирующим. Это предложение было отвергнуто — угроза ядерным оружием для этого типа конфликтов была бы перебором, да и просто такая угроза неубедительна.
 |
Не вдаваясь в подробности, вариант угрозы ядерным оружием в отношении неядерных стран противоречил бы долгосрочным интересам России.
— Многие западные эксперты сочли, что этот пункт все же был одобрен, но просто не вошел в обнародованные публично документы.
— Такое предположение просто нелогично. Если вы хотите использовать ядерное оружие для предотвращения войны, угроза должна быть высказана. Понятно, что оперативные планы не разглашаются, но тут речь идет о политике.
— На Западе ограниченность применения Россией ядерного оружия часто воспринимается как использование тактического оружия.
— Вообще вместо «тактическое» лучше использовать термин нестратегическое оружие, поскольку речь идет о дальностях 1,5–2 тыс. км, а закрепленная в различных соглашениях терминология довольно противоречива. Здесь напрашивается параллель с планами НАТО времен Холодной войны, когда в ответ на широкомасштабное неядерное нападение СССР планировалось применять тактическое и нестратегическое ядерное оружие (остатки этого арсенала — около 150 бомб — и сегодня остаются в Европе). На уровне теории натовское «гибкое реагирование» и российские «региональные войны» действительно совпадают, но оружие и технологии сегодня другие, поэтому копировать натовскую опору на тактическое оружие бессмысленно.
Еще в 2003 году было достаточно ясно сказано: поскольку США и НАТО опираются на неядерное оружие большой дальности (собственно, с первой войны на Ближнем Востоке в 1990 году ключевую роль играли крылатые ракеты), то и сдерживание должно опираться на средства большой дальности (например, те же крылатые ракеты) но в ядерном оснащении.
С самого начала было четко обозначено, что расширенная опора на ядерное оружие — временная мера, до тех пор, пока Россия не примет на вооружение современные обычные вооружения, включая высокоточные средства большой дальности. В 2014 году в военной доктрине появилось понятие неядерного сдерживания, а в 2015-м Россия продемонстрировала в Сирии неядерные крылатые ракеты морского и воздушного базирования. Совсем снять ядерные задачи для «региональных конфликтов» не вышло — понятно, что сравниться с США и НАТО в классе оружия, которое применяется сотнями единиц, России сложно. В итоге ядерный порог повысился, но возможность его пересечения не снята.
— Но ведь сдерживание — не война. Как быть уверенным, что при разработке именно военных сценариев, Россия не придерживается концепции «эскалация для деэскалации»?
— Действительно, сдерживание войны и ведение боевых действий — это разные сюжеты.
Сдерживание — это политика мирного времени, целью которой является предотвратить нападение.
В общем плане, для сдерживания нужно, во-первых, продемонстрировать наличие военного потенциала, достаточного для того, чтобы сорвать планы противника или нанести ему ущерб, превышающий, так сказать, прибытки от военных действий (с учетом дисбаланса потенциалов, это может быть обеспечено, в том числе, ядерным оружием). Во-вторых, очертить сценарии, при которых будет применена военная сила, в том числе ядерное оружие (что и было сделано в военных доктринах начиная с 2000 года). И в-третьих, продемонстрировать решимость применить силу. Последнее — самое сложное. Надо, с одной стороны, показать решимость, а с другой — сделать так, чтобы это не воспринималось как прямая угроза. Чаще всего это достигается учениями, которые показывают — «мы можем и готовы». Естественно, что при желании другая сторона всегда может заявить, что воспринимает учения как подготовку в агрессии, тут все зависит от желания.
В конечном счете, сдерживание — это не только и не столько военные планы, наличие оружия и прочее. Это в первую очередь психология. Это сигналы другой стороне, которые должны повлиять на процесс принятия решений.
— А если война все же начнется, то есть сдерживание провалится?
— В таком случае события могут пойти практически любым путем. Как раз эти планы остаются засекреченными. Недавний указ Владимира Путина приоткрывает некоторые сценарии (например, названа возможность применения ядерного оружия в ответ на неядерную атаку против систем управления ядерными средствами сдерживания), но, конечно, далеко не все.
 |
— Известно, что Польша воспринимает российские учения как отработку применения ядерного оружия по ее территории.
— Оставляя в стороне вопрос о том, что практически все новое российское оружие имеет двойное назначение (то есть может нести как ядерные, так и обычные боеприпасы, и скорее всего речь идет об отработке неядерных сценариев), ничего удивительного в этом нет.
Государство, которое является союзником ядерной державы, автоматически попадает в число ядерных целей.
Об этом было прямо заявлено в доктрине 1993 года за несколько лет до того, как Польша стала еще только кандидатом в НАТО. Так что цена членства в НАТО была известна заранее и, видимо, сочтена приемлемой.
В более общем плане, в число критериев безопасности государства стоило бы включить и такой параметр как количество целей, потенциально «достойных» ядерного оружия, на 100 тыс. кв. км территории. В годы холодной войны по этому параметру лидировала ФРГ, сейчас Польша успешно соревнуется за первое место. Если для кого-то последствия оказались неожиданными, то, значит, плохо планировали.
— Можно ли сказать, что все основные публичные российские документы, включая недавний указ Владимира Путина, ориентированы именно на сдерживание?
— Да, их задача — предотвратить широкомасштабное применение силы против России. Собственно, так же, как упомянутая выше опора НАТО на ядерное оружие в годы холодной войны: обвинять Россию в наступательном характере ядерной доктрины равнозначно обвинению НАТО в том же самом. При этом в рамках парадигмы сдерживания вопрос о том, собирается ли НАТО применять силу против России, вообще не имеет смысла: сдерживание осуществляется «на случай» если такие планы есть. С тем же успехом можно сказать, что в годы Холодной войны НАТО не требовалось сдерживать СССР, поскольку тот не собирался нападать. С этой точки зрения, вообще невозможно доказать успешность сдерживания: можно сказать, что оно достигло цели, потому что противник не напал, а можно сказать, что не напал, потому что и не собирался. Это отличная тема для ученых рассуждений, но она не имеет практического смысла.
Понимание разницы между сдерживанием (политикой мирного времени) и войной является ключевым для анализа того перетолкования российской ядерной доктрины, которое имело место в последние годы. Популярным в США и НАТО стало представление о том, что доктрина «деэскалации» может применяться в наступательных целях.
— Например?
— Россия нападает на прибалтийские страны, а когда НАТО пытается прийти им на помощь, угрожает ограниченным применением ядерного оружия, что должно вынудить НАТО отступиться. Оставляя в стороне вопрос, зачем вообще России нужны прибалтийские страны, наступательные сценарии хороши на страницах газет, но не имеют отношения к реальности.
Вообще вопрос об эскалации-деэскалации имеет давнюю историю. В 1950-е — начале 1960-х годов в США делались попытки разрабатывать сценарии многоступенчатой контролируемой эскалации. В 1962 году был создан интереснейший документ, излагавший сценарии войны с СССР (он был впоследствии рассекречен) примерно в таком стиле: если Советы предпринимают провокацию на уровне батальона, то мы отвечаем одной ядерной бомбой; если они не отступают, а повышают уровень конфликта до полка, то мы отвечаем тремя бомбами, и так до тех пор, пока они не вернутся к статус-кво. Участник разработки этого документа рассказал мне, что американские же военные охарактеризовали эти планы как бред, поскольку войны так не ведутся, и самоустранились от работы.
Российский сигнал, адресованный США и НАТО, сформулирован в намного более общем виде. Примерно так: если будет широкомасштабное (по уровню ниже, чем мировая война) неядерное нападение, то будет очень плохо.
Для целей сдерживания это намного убедительнее, чем детальные сценарии эскалации. Ядерное сдерживание вообще плохо сочетается с излишне детальными расчетами.
 |
— Да уж, не очень обнадеживающая картина. Но США и их союзники по НАТО либо верят в то, что Россия готова применить ядерное оружие в ограниченном масштабе, либо делают вид, что верят в это, но в любом случае выстраивают свою политику и планирование в соответствии с этим.
— Так же, как Россия искренне верит в то, что США и НАТО могут пойти на широкомасштабное применение неядерного оружия. Против взаимного недоверия есть испытанное средство — диалог.
Если стороны вырабатывают свою политику и анализируют действия другой стороны по собственному разумению, добра не жди. Одностороннее планирование всегда ведется по худшему варианту и, как показывает история Холодной войны, кончается гонкой вооружений и конфликтами.
Карибский кризис и многочисленные другие кризисы тому порукой. Чтобы избежать таких неприятностей, стороны должны поддерживать контакт — задавать вопросы, отвечать на вопросы другой стороны, ограничивать вооружения, практиковать транспарентность в отношении вооруженных сил и их боевой учебы (чтобы не спутать маневры с началом войны) и прочее.
Такой диалог имеет давнюю историю. Например, консультации по военным доктринам в середине 1980-х годов помогли заключить Договор СНВ-1. После заключения Договора СНВ-3 в 2010 году Россия и США периодически проводили консультации межведомственных групп, возглавлявшиеся заместителями министров иностранных дел, для обсуждения военных доктрин. Обычно — дважды в год, хотя случались перерывы (как правило, когда в США меняли профильного замминистра, что может занимать значительное время). Этого, конечно, недостаточно — слишком редко происходили встречи, чтобы иметь заметный эффект.
На недавней (22 июня) встрече Рябков—Биллингсли было принято решение о создании трех рабочих групп, что само по себе вызывает умеренный оптимизм. Одна из них предназначена для обсуждения военных доктрин. Плюс рабочих групп — что они могут проводить встречи чаще и соответственно обсуждать вопросы на повестке дня более предметно и детально.
— Как вы полагаете, удастся ли сторонам о чем-то договориться?
— Получится что-то из этого или нет, покажет время, причем не ближайшее. Профессионалы знают, что в год выборов с США переговоры вести нельзя — мало того, что администрация занята более важными делами, неизвестно, кто окажется в Белом доме на следующий год. Так что обмен мнениями показан, а серьезные переговоры — нет. ело в том, что переговоры подразумевают уступки, а уступки, сделанные при одной администрации, другая просто положит в карман и потребует новых уступок.
______________
Украина США ГТС газотранспортная система украины Байден Я Ватник разная политота
О том, зачем на Украину приезжал вице-президент США Джо Байден.
В конце 2013 г. премьер-министр Украины Николай Азаров заявил, что Украина возмущена тем, что Евросоюз не проявляет интереса к модернизации украинской ГТС. Брюссель так и не представил Украине приемлемых предложений и по другим финансовым и политическим вопросам, отметил Азаров.
Теперь же все становится на свои места. Зачем Евросоюзу в то время покупать ГТС Украины? Не нужно это и США. А при нынешней украинской власти забрать ГТС Украины можно бесплатно.
США и ЕС получают возможность "сесть" на трубу и сразу же получать доход, да еще и диктовать России в лице "Газпрома" цены на транзит. Ведь 33% экспорта "Газпрома" в Европу по-прежнему осуществляется через ГТС Украины. Появляются и другие рычаги воздействия на "Газпром" и Россию, и набор этих рычагов ограничивается лишь фантазией США и ЕС.
http://www.vestifinance.ru/articles/42044
В конце 2013 г. премьер-министр Украины Николай Азаров заявил, что Украина возмущена тем, что Евросоюз не проявляет интереса к модернизации украинской ГТС. Брюссель так и не представил Украине приемлемых предложений и по другим финансовым и политическим вопросам, отметил Азаров.
Теперь же все становится на свои места. Зачем Евросоюзу в то время покупать ГТС Украины? Не нужно это и США. А при нынешней украинской власти забрать ГТС Украины можно бесплатно.
США и ЕС получают возможность "сесть" на трубу и сразу же получать доход, да еще и диктовать России в лице "Газпрома" цены на транзит. Ведь 33% экспорта "Газпрома" в Европу по-прежнему осуществляется через ГТС Украины. Появляются и другие рычаги воздействия на "Газпром" и Россию, и набор этих рычагов ограничивается лишь фантазией США и ЕС.
http://www.vestifinance.ru/articles/42044
