ватник украина нацизм

Убийственная жажда власти

Стремление к власти редко свойственно человеку, достигшему в каком-то деле профессиональных высот. Как и большая часть руководящих нами инстинктов, это связано с древнейшими архетипами сознания.

Лучший кусок добычи и лучшее место у костра получал самый успешный охотник, в то время как тем, что мы называем административной властью, в родоплеменном образовании (политической власти тогда не было за неимением государства) наделялись либо женщины, чей труд (собирательство) не требовал надолго отлучаться от дома, либо старейшины, не способные ходить на охоту сами, но обладавшие хозяйственным опытом и передающие следующим поколениям рассказы о деяниях предков, которым впоследствии при перерастании родоплеменных групп в племенные союзы и союзы племён предстоит стать эпосом, консолидирующим первобытные племена в первые народы и первоначальную государственность.

Но это будет потом. В начале же начал у людей нет ни обладающих политической властью военных вождей, ни шаманов. Есть только старые и слабые, которым, пока молодые и сильные на охоте, поручено следить за порядком: чтобы дети не разбегались далеко и не попадали в лапы хищников, чтобы костёр не погас, заодно каких-нибудь плодов и травок к возвращению охотников с добычей, составляющей основу рациона, подсобрать. В этом и заключалась первобытная «власть», дававшаяся в нагрузку к основному занятию.

Если впоследствии лучший воин, становясь военным вождём, мог рассчитывать, помимо почёта и уважения, ещё и на дополнительную долю в военной добыче (в качестве «платы за работу»), то первобытные администраторы не получали ничего, кроме дополнительной ответственности.

Профессионал, достигший в своём деле успехов, — человек, ответственный по определению. Он и к власти относится как к ответственности. А зачем ему дополнительная ответственность, если он уже состоялся в профессии?

Поэтому приход профессионала к власти возможен как естественный профессиональный рост в отдельных видах деятельности (например, в силовых структурах или в других жёстко структурированных иерархических системах) либо в качестве случайности: призыв народа или выдвижение предыдущей властью — предложение, от которого невозможно отказаться.

Стремление к власти как таковой, власти ради власти, свойственно людям инфантильным, ставящим телегу впереди лошади и воображающим власть источником почёта, хоть на самом деле в здоровом обществе почёт является источником власти. Но ещё больше к власти стремятся те, кто себя в этой жизни не нашёл, не стал профессионалом, не умеет ни делать руками, ни думать головой, ни хотя бы дрыгать ногами (петь/плясать/развлекать) — люди, для которых власть — способ, во-первых, доказать всем, «не ценившим» свою состоятельность, во-вторых, источник благополучия, которого не удалось достичь ввиду несостоятельности на профессиональном поприще.

Инфантильное стремление к власти опасно, поскольку если оно не проходит вместе с детством, то становится источником классических «-измов», каждый из которых призван облагодетельствовать человечество, но всегда начинает с уничтожения неправильных и несогласных. Когда же дорога к «светлому будущему» наконец очищена, выясняется, что идти по ней уже некому, да и само будущее какое-то не такое, как мыслилось вначале — гораздо тусклее.

Но инфантилизм проходит с возрастом, а те, кто остаётся вечным романтиком, плохо приспособлены к реальной жизни. Они могут влачить жалкое существование Акакия Акакиевича, могут героически погибать в борьбе, как ставший Оводом Артур Бертон, но реализация даже захваченной власти — системная работа, выливающаяся в скучное администрирование, — для них каторга. Поэтому разного рода Че Гевары и скачут из революции в революцию, пока не погибнут. Потому революции и пожирают своих детей, что инфантильные романтики, будучи по природе своей разрушителями (они хорошо знают, от чего хотят избавиться), не способны что-либо долговременное создать.

Светлое будущее для них символ, а не чёткий проект. К тому же они всю жизнь положили на борьбу с государством «старого режима», которое и лежало камнем на их столбовом пути к всеобщему счастью. Но государство — это всегда бюрократический аппарат. Именно с ним они и боролись, именно он был их врагом. Теперь же им самим надо становиться бюрократами, что они воспринимают как перерождение революционеров и начинают свирепо бороться против «перерожденцев» в своих рядах. Однако чем дольше они борются с бюрократией, тем менее упорядоченной становится жизнь. В конце концов они надоедают массам своей бесконечной революционной экзальтацией, поиском врагов, стремлением разрешить любое противоречие убийством несогласных. И массы отправляют их самих на гильотину, ставя точку в революции и через термидор, а иногда и реставрацию, переходя к национальному компромиссу и возрождению государственности (если ещё осталось что возрождать).

Но эти восторженные романтики, при всей их опасности для общества и государства, — чепуха по сравнению с маргинальными прагматиками — ленивыми бездельниками, для которых власть является прикрытием их непрофессионализма. Революционные романтики, при всём связанном с ними негативе, выполняют также полезную функцию. Они своего рода «санитары политического леса»». Они не дают власти коснеть, заплывать жиром и замыкаться в себе, отрываясь от народа, забывая о его повседневных нуждах, становясь самодовлеющей и самовоспроизводящейся силой. Эвентуальная угроза бунта заставляет работать механизмы самоочищения внутри власти. Поэтому в умеренном количестве революционные романтики должны присутствовать в обществе (как некие вещества в организме, которые в умеренной дозе — лекарство, а при её превышении — смертельный яд).

Но рвущиеся к власти ради денег, почёта и возможности что-то кому-то «доказать» непрофессионалы, при всём их сиюминутном хуторском прагматизме, позволяющем эффективно плести интригу против своих занятых работой коллег, — наиболее опасный сегмент общества. Он бесполезен, но от него нельзя избавиться. Формально закон они не нарушают — стремиться к власти никому не запрещено. Извести их при помощи внесудебной репрессии не получается даже у революционеров, поскольку их в любом обществе слишком много. Главное же, они практически неотличимы от обычных честных мещан, которых не интересует ничего, кроме налаженного быта. Разница лишь в том, что обычный мещанин, достигнув уровня благополучия «как у всех», останавливается и начинает наслаждаться упорядоченной жизнью, а гипермещанствующий непрофессионал продолжает страдать оттого, что у соседа автомобиль новее, квартира больше, яхта длиннее, что у кого-то есть личный самолёт, а у него нет и т. д. Свой жемчуг для него всегда слишком мелок.

Приходя к власти, гипермещанствующий непрофессионал начинает рассматривать всё государство как свою личную собственность и стремится утвердить себя в статусе абсолютного хозяина. В маленьких странах это выражается в буквальной концентрации собственности в руках диктатора, в больших, с более сложной экономикой, диктатор удовлетворяется формальным признанием со стороны владельцев собственности своего подчинённого положения и его права распоряжаться их заводами, дворцами и банковскими вкладами через их голову. При этом диктатор не направляет присвоенную собственность на реализацию государственных программ, то есть речь не идёт о её национализации или социализации, а просто становится верховным потребителем, причём потребителем ненасытным.

Результатом становится прогрессирующее обнищание масс и развал государства. Всё это открывает дорогу революционным романтикам. Если в такой ситуации они не появляются, то государство быстро сгнивает дотла. Если появляются, то через кровь и разрушения революции общество очищается и, ликвидировав революционных романтиков, после того как те ликвидировали гипермещанствующих прагматиков, возвращается к нормальному развитию.

Таким образом, две эти общественные группы балансируют друг друга. Пока баланс между революционерами и гипермещанами сохраняется, а сами они являются маргинальными группами на обочине общественной жизни, государство прочно стоит на ногах и динамично развивается. Как только баланс нарушается в чью-либо пользу, начинаются великие потрясения.

Но бывают ситуации хуже некуда, ситуации безвыходные, когда спасение может прийти только снаружи, ибо изнутри спасать больное общество некому. Это ситуация, когда гипермещане и революционные романтики вступают друг с другом в противоестественный союз. Если от союза лошадей и ослов рождаются мулы и лошаки, то от этого союза вообще ничего не родится, а платой за противоестественное удовольствие участников становятся смерть и разрушение вначале собственного государства, а затем всего, до чего они дотянутся. Механизм балансирования разрушительных сил прекращает работу, а их взрывная сила, соединившись, даёт кумулятивный эффект.

Именно это объединение двух разрушительных сил мы видим сейчас на Западе, где леволиберальные революционные романтики одновременно являются абсолютными непрофессионалами, способными удовлетворить свои амбиции, лишь добившись власти и заставив остальное общество следовать своим бредовым идеям. Прокравшись во власть под прикрытием благополучных десятилетий, либеральные леваки вцепились в неё, как клещ, и готовы к внешним и гражданским войнам, лишь бы её не отдать. Ибо тогда, с потерей власти, станет очевидна их полная идейная и практическая импотентность, приведшая их общества и государства в состояние системного кризиса из которого уже невозможно выйти без огромных материальных потерь.

Но эти всё же на деле являются гипермещанами, только прикрывающимися революционной фразой. Поэтому и «революционеры» у них карманные — всякие экологические, гендерные и прочие извращенцы + мигранты, то есть зависимая и легко управляемая толпа политических зомби.

На Украине этот западный принцип страстного слияния во власти абсолютных общественно-политических противоположностей привёл к ещё более печальному концу. Там захваченная гипермещанами ещё в начале 90-х власть осознанно пошла на союз с революционными романтиками, выбрав себе в качестве попутчиков радикальных националистов, быстро сделавших последний шаг к нацизму.

Майдан в этой системе оказался псевдопереворотом против самих себя. Главные гипермещане, включая все олигархические семьи, остались при власти. Но, прикрывшись революционной (националистической) фразой, получили «право» на революционную репрессию — внесудебное физическое подавление и уничтожение политических противников.

Как переворот майдан был ориентирован не внутрь страны, а вовне. Союзной власти гипермещан и нацистов несла реальную угрозу усиливающаяся Россия, имевшая на Украине многочисленные экономические интересы и интересы безопасности и заинтересованная в нормальном функционировании украинского государства, каковое нормальное функционирование не оставляло места во власти ни гипермещанам, ни революционным нацистам. Устраняя «многовекторные» власти Кучмы и Януковича, евроамерикано-украинский союз гипермещан с революционерами устранял смертельную опасность для своей власти. «Многовекторность» предполагала наличие и российского вектора также, который, по мере укрепления российской и ослабления западной систем, становился для последней неприемлемым, ибо постоянно создавал силы, способные и желающие западную систему сломать (а точнее, вернуть её в естественное состояние).

Нацистское революционное «право на подавление» противников переворота надёжно гарантирует неприкосновенность гипермещанской власти. Более того, в момент обострения противоречий между нацистской и гипермещанской составляющими был найден выход в персональном сращивании.

Что такое Зеленский? Изначально не нацист и не гипермещанин. Состоявшийся комик-профессионал, которого пригласили сыграть президента без декораций в реальной жизни. Он взялся за это, но быстро выяснилось, что роль выше таланта, она поглотила его полностью, он стал рабом роли. В этот момент из профессионального комика он стал непрофессиональным политиком. Поскольку же он изначально не принадлежал ни к одной из слившихся в экстазе противоположностей, гипермещанство в его лице прекрасно ужилось с нацизмом. Это единственный случай, когда союз гипермещан с нацистами дал своего «мула» (или «лошака»).

Тот факт, что они уже начали давать потомство, свидетельствует об окончательной обречённости украинского государства. Зомби начинают размножаться только там, где людей не осталось и их численность больше не может механически прирастать за счёт превращения людей в зомби.

Поэтому мы и видим, что в Европе и США, где гипермещане лишь прикрываются революционной фразой, искусственно революционизируя от природы нереволюционные слои общества, есть сильная оппозиция разлагающим государства диктатурам. Кое-где она даже победила, а во многих странах сделала серьёзную заявку на победу в борьбе с диктатурой псевдореволюционных гипермещан. На Украине же, где «скрещивание ужа с ежом» прошло полностью и до конца, вплоть до рождения жизнеспособного гибрида в лице Зеленского, никакой жизнеспособной оппозиции не осталось. Недовольные недовольны, но организованно выступить не могут. Государственность как определённый функционал, по сути, уже давно исчезла, осталась лишь машина грабежа, для которой любое государство маловато и которой (как кадавру Стругацких), если дать выжить и укрепиться, блага всего мира будут недостаточны для удовлетворения эсхатологического голода.

Мы имеем дело с состоящим из человеческой плоти абсолютно нечеловеческим образованием, своего рода новой формой жизни, случайно зародившейся в результате проливания жидкости из перестроечной пробирки в кипящий западный котёл. Произошедшие реакции необратимы. Часть людей, попавших в эту ловушку, ещё можно спасти, но систему надо уничтожить.

Она не может существовать, не пожирая всё вокруг и не превращая весь мир в себя. Сохранившаяся случайно капля всё равно будет стремиться стать океаном и залить всю планету. Так что или она, или мы.

Но ещё раз подчеркну, что, стремясь к уничтожению системы, нельзя чохом записывать в систему всех оказавшихся в её власти людей. В том-то и проблема, что, для того чтобы самим не повторить путь Украины, людей необходимо бережно сортировать, отделять зёрна от плевел, тех, кого можно вылечить — лечить. Эту систему можно победить только так, только взорвав её построенное на страхе и подавлении внутреннее единство. Жаждущих власть нельзя победить ещё большей властью. Именно гиперболизация, абсолютизация значения власти и привела к появлению украинской системы (или антисистемы).

Абсолютизацию власти можно победить только абсолютизацией трансграничного общественного единства людей, желающих вернуть своим странам нормальные системы управления. Ставка антисистемы на обезличенную власть бьётся только ставкой на личность как элемент общественного единства. Иначе из убитого дракона родится такой же дракон, только крупнее и опаснее.

https://alternatio.org/articles/articles/item/130151-ubiystvennaya-zhazhda-vlasti

Украинско-израильская стратегия большой войны

У Украины и Израиля в современном мире много общего. Как будто и не было нескольких столетий, в течение которых евреев наиболее вдохновенно резали украинцы. Этим делом они профессионально занимались с Уманской резни 1768 года до Львовской резни 1941 года, киевского Бабьего яра, гетто и лагерей смерти, где охранниками и исполнителями казней почему-то чаще всего оказывались галичане. А ведь началось это и вовсе в давние времена — уже к первой половине XVII века, времени, описываемого Гоголем в «Тарасе Бульбе». Еврейский погром на Сечи воспринимался как обыденная вещь, сопровождавшая каждое казацкое начинание: на турок ли собираются казаки в поход, на поляков ли — погром в повестке дня, свергают ли казаки очередного кошевого, избирают ли — без погрома не обойтись. Он на Сечи, как шампанское в театральном буфете, без которого ни опера невозможна, ни балет неполноценен.

Нынче выяснилось, что в Израиле «нацизма нет», потому что там живут евреи, а на Украине «нацизма нет», потому что там президент еврей. Мол, как можно говорить о еврее-нацисте после Холокоста. Русских в ходе Великой Отечественной войны погибло вроде бы как не меньше, а пожалуй, в абсолютных числах и больше, чем евреев. В процентном отношении, может быть, евреев погибло и больше, но евреи сами считают «процентную норму» признаком антисемитизма, поэтому в процентах считать не будем, так как в том, что каждая человеческая жизнь уникальна, с либералами согласиться не только можно, но и должно. Китайцы же за время Второй мировой войны и предшествовавших ей конфликтов с Японией и вовсе составили не менее трети всех погибших в мире.

При этом японцы к китайцам и корейцам, а немцы не только к евреям, но и к славянам относились как к неполноценным нациям. И если от славян в целом немцы планировали оставить (в качестве рабов) до половины от их общей численности, то большая часть этих «счастливчиков» приходилась на чехов, которые даже подлежали германизации, хорватов, в меньшей степени поляков, расстроивших Гитлера своим отказом добровольно уступить ему Данциг и экстерриториальный коридор для строительства шоссейной и железной дорог в Восточную Пруссию. В результате, вместо того чтобы сразу (уже в 1939–1940 году) вместе с Польшей при одобрении коллективного Запада, как первоначально планировалось, броситься на СССР, Гитлер был вынужден провести польскую и французскую кампании.

Поэтому к полякам (которые были ближайшими союзниками рейха благодаря личной симпатии Гитлера и Пилсудского, пока последний не умер) своё отношение Гитлер пересмотрел. Он решил, что необходимо уничтожить всю польскую интеллигенцию и аристократию, а от самого польского народа оставить не больше трети. Правда, отдельно были выделены силезцы и кашубы в качестве арийцев и почти германцев (их даже в вермахт призывали как полноправных граждан рейха).

Дальше же на Восток из всех славян в рабы вписывались только галичане (сиречь бандеровцы). Белорусов жгли вместе с деревнями, чтобы не бежали в партизаны. В городах УССР население просто не кормили, так что даже без массовых расстрелов (а они тоже были) население таких городов, как Киев, Харьков, Одесса, за два – два с половиной года оккупации сократилось на три четверти. Русских же предполагалось всех или убить, или выгнать за Урал, на территории, которые, по мысли Гитлера, должны были отойти к Японской империи. Учитывая же, что японцы не только к китайцам или корейцам, но ко всем неяпонцам относились даже не как к низшей расе, а просто как к животным, причём бесполезным животным, изгнание за Урал тоже не означало жизнь.

В общем, от нацизма натерпелись все нации, включая немцев, но почему-то у всех нацизм может существовать и только у евреев не может — само предположение о еврее-нацисте, вопреки многочисленным актуальным примерам существования таковых (в том числе и на Украине), квалифицируется израильским обществом (не всеми евреями поголовно, но израильским общественным мнением как доминирующим в данном человеческом сообществе взглядом) как признак антисемитизма.

Между тем нацизм является признаком не этническим, но идеологическим. Тот факт, что Маркс был русофобом, не помешал распространению марксизма в России. Соответственно, любая идеология может распространяться среди любого народа: нацистами, коммунистами, либералами, консерваторами и т. д. могут быть и русский, и немец, и еврей, и папуас.

Так вот, израильтяне прячутся за Холокостом, украинцы прячутся за президентом-евреем, но методы ведения войны у них очень между собой похожи и апеллируют к методам ведения войны Третьим рейхом. Обусловлено это не какими-то особыми врождёнными негативными качествами данных народов, а тем, что все три государства оказались в сходной геополитической ситуации.

Первое. У всех был многократно превосходящий их ресурсно враг: у рейха — будущие Объединённые нации, у Израиля — арабский мир, у Украины — Россия. Я в данном случае не углубляюсь в выяснение причин появления этих врагов и доли вины, лежащих на самих Германии, Израиле и Украине. Эта проблема многократно описана и детально изучена, а нас интересует техника и технология военного конфликта.

Победа над этим врагом могла быть достигнута только в ходе блицкрига — чисто военным путём, на поле боя, в возможно более краткие сроки без перевода войны в затяжную фазу. В войне на истощение все три государства однозначно проигрывали. Без шансов.

Второе. Рейх в результате завоеваний, а Израиль и Украина в результате их искусственного создания столкнулись с ситуацией наличия внутри их границ больших иноэтнических обществ, не принадлежавших к титульной нации, в лояльности которых местным этнократическим режимам у последних были обоснованные сомнения.

В условиях реальной или надуманной опасности внешнего конфликта с многократно сильнейшим противником крупную иноэтническую в отношении «титульной нации» и комплементарную противнику внутреннюю общину требовалось лишить возможности выступить на стороне противника. Поскольку времени на спокойную ассимиляцию не было (а в случае с рейхом и Израилем не было и намерения ассимилировать иноплеменников), был избран метод подавления, который вызвал естественную ответную реакцию. Дальше пошла характерная для любой конфронтации игра в повышение ставок. Чем жёстче подавление, тем жёстче ответ, а далее следующий круг — и так без конца.

Третье. Естественное для времени военной опасности сплочение собственного народа имело в качестве побочного эффекта ускоренную дегуманизацию противника. Даже в рейхе в 1933 году и половина немцев не разделяла взгляды и расовую теорию Гитлера. Но уже к 1941 году большинство нацистскую практику по умолчанию приняло. Нельзя одновременно воевать на уничтожение и считать противника тоже человеком — это противно человеческому естеству и снижает эффективность воюющих.

Наша армия кормила население поверженного рейха после победы. Когда же за победу надо было бороться, в отношении врага действовал лозунг «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!» И если враг не сдавал город, то город мы не щадили так же, как враг не щадил наши оборонявшиеся города. Иначе войны не выигрываются.

Тем не менее ранее у СССР, а сейчас у России есть большее пространство для гуманности, для того чтобы не скатиться окончательно в ту же клоаку, которую обжили наши враги и в которой настолько нет места человечности, что кажущаяся эффективность жестокости становится неэффективной, ибо дегуманизирует уже применяющую подобную жестокость сторону, делая её врагом не только для непосредственных жертв, но для всего человечества. Наличие большего пространства гуманности объясняется не какой-то врождённой особостью русского народа (в России много народов живёт, самых разных, с самыми разными традициями, в том числе и военными), а вполне объективными предпосылками: Россия, в отличие от большинства стран, может вести и выиграть войну на истощение практически у всего мира (причём даже не по очереди, а сразу).

России нет смысла бросаться в авантюры блицкрига, а значит, ускоренная и углублённая дегуманизация противника не является для неё обязательным фактором победы. Наоборот, при растянутости пространства войны во времени образ более гуманной стороны приносит существенные дивиденды. Как только враг понимает, что его не будут уничтожать до конца, а его солдаты прекращают бояться плена, для значительной части армии (особенно непрофессиональной части, которая в условиях войны на истощение быстро становится доминирующей как за счёт массового призыва, так и за счёт быстрого выбивания профессиональных военных) пропадает смысл упорного сопротивления «до последнего» — перспектива выжить, вернуться к семье и жить «как до войны» ломает психологическую основу стойкости.

Как уже было сказано, рейх, Израиль и Украина не имеют (не имели) шансов выиграть войну на истощение, поэтому у них расширенное пространство для гуманности отсутствовало. Безусловно, во всех трёх случаях работала и государственная идеология, базировавшаяся на радикальном национализме (основа которого в каждом случае была разной: кровно-религиозная — Израиль, расовая — рейх, территориальная — Украина), но для того, чтобы идея захватила массы, масса должна наблюдать её минимальное (пусть и спекулятивное) соответствие реальному миру.

Главным во всех трёх случаях был страх того, что если не уничтожить враждебное окружение, то оно уничтожит тебя. Насколько в каждом отдельном случае этот страх был обоснованным, мы сейчас разбирать не будем (на эту тему можно написать несколько томов). Отметим лишь, что при наличии желания и доброй воли, не без трудностей, конечно, но без разрушительной войны однозначно, можно было решить все спорные вопросы.

Но и здесь идеология национализма сыграла для соответствующих обществ деструктивную роль. Национализм отличается от патриотизма верой в свою национальную исключительность. Это та тонкая грань, которая отделяет патриота, любящего свою родину, от националиста, возвеличивающего свою нацию в ущерб остальным. И общество рейха, и современное израильское общество, и современное украинское общество глубоко поражены вирусом национализма. Это не значит, что каждый отдельно взятый член данных обществ видит в иноплеменнике представителя низшей расы. Наоборот, каждый в отдельности они могут быть милыми добрыми людьми, неординарными мыслителями и приятными собеседниками. Общество в целом видит в соседнем обществе врага, посягающего на особые права данного общества.

Но человек так устроен, что окружающим он склонен приписывать свои собственные взгляды. Отсюда повышенная тревожность националистических обществ. Они считают, что окружены такими же националистами. Если они сами вынашивают в отношении иноплеменников некие небезобидные замыслы, то иноплеменников они подозревают в том же в отношении себя.

В общем, все эти объективные и субъективные факторы, накладываясь друг на друга, определяют политику государств, созданных подобными обществами. Будучи априори агрессивной, она вызывает реакцию окружающих. Эта реакция дополнительно убеждает националистические общества, что они были правы в своих подозрениях и их хотят уничтожить. Очень быстро их политика из состояния агрессивной «самозащиты» переходит к оправданной в их глазах войне на уничтожение противника. Объяснение одно — мы не можем жить рядом с ними, так как они хотят нас уничтожить, но у неарийцев (у русских, у арабов) территорий много — им есть куда уйти и оставить нас в покое, а наш лебенсраум маленький, нам и так земли не хватает, а тут ещё «злые соседи».

Поэтому другого выхода, кроме как воевать, пока не будут уничтожены или изгнаны все враги, у националистического общества нет. Оно само создаёт ситуацию или-или. Впрочем, чаще всего гибнет само националистическое общество, ибо, как было сказано, его ресурсы по сравнению с ресурсами его потенциальных врагов ограничены.

Итак, для победы над врагом националистическому обществу требуется блицкриг. Даже украинцы ставку делали именно на блицкриг: затяжная война с Россией — идея США и украинская кампания была лишь элементом этой войны на истощение, которая должна была носить преимущественно политический, дипломатический, экономический, финансовый и информационный, лишь в последнюю очередь частично собственно военный характер. Если же вы посмотрите на украинское военное планирование, то оно выделяло в боевых действиях три этапа:

1. Первая половина 2022 года: остановка под благовидным предлогом (переговоры) российского наступления, проведение за счёт выигранного времени массовой мобилизации, получение финансовой и военно-технической помощи от Запада и стабилизация линии фронта.

2. Вторая половина 2022 года — первая половина 2023 года: на базе подавляющего численного преимущества контрнаступление и выдавливание российских войск с большинства занятых ими территорий, включая территории ДНР/ЛНР или большую их часть, создание реальной угрозы Крыму, разрушение Крымского моста, нанесение по нему ракетных ударов, начало борьбы за перешейки, блокада полуострова.

3. Конец 2023 года — первая половина 2024 года: принуждение с помощью Запада России к подписанию мира на украинских условиях.

Как видите, собственно военный блицкриг укладывался здесь в период август 2023 года — июль 2024 года (плюс-минус месяц). Все остальные проблемы должны были быть решены с помощью западных союзников. Эпический провал летне-осеннего наступления ВСУ в 2023 году перечеркнул все этим планы.

Израиль, подвергшийся атаке ХАМАС в рамках арабо-израильского противостояния, которому через два года исполнится 80 лет, решил, что, бросив на Газу подавляющие по численности и техническому оснащению силы и не стесняя своих военных законами и правилами ведения войны, он легко и быстро уничтожит сектор Газа как палестинский анклав, поставив весь мир перед фактом.

В Тель-Авиве надеялись на то, что традиционная отсылка к Холокосту и обвинения в антисемитизме всех критиков израильской политики блокируют антиизраильскую кампанию в СМИ. В Киеве считали, что «весь мир» будет с ними потому, что они «этого достойны». В обоих случаях политические решения базировались на представлении о собственной исключительности, благодаря которой информационная кампания просто не может быть проиграна, а также на недооценке военно-экономических возможностей противника. В последнем националистический подход («у таких, как мы, союзники самые сильные, поскольку у лучших наций лучшие союзники») тоже сыграл свою роль.

В конечном итоге довольно быстро выяснилось, что и Киев, и Тель-Авив проигрывают свою прокси-войну. Разница лишь в том, что Тель-Авив (будучи самостоятельным субъектом международной политики) проигрывает войну иранским прокси, а давно утратившая субъектность Украина проигрывает войну, которую в качестве американского прокси сама развязала против России. Одновременно оба режима увидели, что вдребезги проиграли информационную войну. Даже их ближайшие союзники вынуждены их критиковать всё резче, а возможность получения поддержки со стороны сокращается на глазах.

Мы уже нашли в этих режимах столько родственного, что неудивительно: и здесь они нашли одно и то же решение своей проблемы — расширение пространства войны. Израиль наносит провокационные удары по иранским военным. Ему необходима масштабная война не с ХАМАС, Хезболлой, хуситами и прочими неуловимыми иранскими прокси, а с самим Ираном. Если войну с прокси он с треском проигрывает, но победителями формально выступают палестинцы, что, хоть и ущемляет возможности Запада на Ближнем Востоке, не лишает его полностью собственной игры в регионе, то в случае проигрыша Израилем войны Ирану, а тем более коалиции мусульманских режимов, Запад окажется перед двумя критическими проблемами:

— сама победа Ирана — врага Запада и союзника России и Китая — резко изменит баланс сил на Ближнем Востоке не в пользу Запада (что критично с точки зрения продолжения глобального противостояния);

— Израиль действительно может оказаться на пороге второго Холокоста, причём гораздо более масштабного, чем предыдущий.

То есть Запад сталкивается одновременно с проблемами военно-политического (победа Ирана — врага Запада) и морально-этического (повторный Холокост) свойства.

Причём даже если арабские режимы и Иран смогут как-то удержать своих прокси от резни (что само по себе маловероятно), то евреи в Израиле точно не будут ждать и надеяться, а побегут от опасности в те самые страны Запада (большая часть из семи с лишним миллионов израильских евреев точно, да и из двух с половиной миллионов арабов-христиан, друзов и других многие предпочтут переждать неизбежную волну насилия за рубежом). То есть переживающему не лучшие времена Западу угрожает ещё и новая волна массовой миграции с Ближнего Востока, причём новые (еврейские) мигранты будут в штыки восприняты уже окопавшимися на Западе мусульманами.

Поэтому Израиль надеется, что Запад не даст Ирану победить, а значит, будет значительно более полномасштабно втянут в войну Израиля с Ираном, чем готов сейчас помогать против ХАМАС.

Аналогичным образом Украина, вдребезги проигрывая на фронте и не имея никакой надежды стабилизировать ситуацию хотя бы временно, делает акцент на расширении пространства войны с Россией. Варварские обстрелы приграничных городов, удары беспилотниками по глубокому российскому тылу должны поставить российскую власть в вилку:

— продемонстрировать обществу неспособность защитить население от украинского террора;

— резко усилить удары по критической инфраструктуре Украины, в том числе по объектам, обслуживающим гражданское население, а также расширить масштаб наступательных операций на всё левобережье.

В Киеве рассчитывают, что таким образом им удастся убедить Запад в том, что Россия сделала ставку на ускоренный полный захват Украины при абсолютной неготовности НАТО противопоставить ВС РФ в Восточной Европе что-либо серьёзнее не завершившего реформу Войска польского. Западу придётся выбирать — остаться безоружному перед ничем не сдерживаемой военной мощью России или быстро оказать максимально возможную (в том числе войсками и авиацией) помощь Украине, чтобы не дать фронту обвалиться уже сейчас.

Оказавшись в сходных условиях, оба националистических режима, заранее исключившие для себя возможность конструктивных переговоров, идут ва-банк, делая ставку на очередную авантюру, расширяя пространство войны с целью втягивания новых участников, которые могли бы изменить негативно складывающийся для них баланс сил.

Кстати, рейх поступал так же. С 1940 года, с момента победы над Францией, Гитлер стремился заключить мир на Западе, но ведомая Черчиллем Великобритания от мирных переговоров отказывалась. С целью принудить её к миру, лишив потенциальных союзников и возможности зацепиться за европейский континент, Гитлер последовательно провёл Балканскую кампанию, высадку на Крит и отправил в Ливию на помощь Муссолини Африканский корпус Роммеля, в конечном итоге выросший в группу армий «Африка».

При этом Балканская кампания отняла у Гитлера семь недель от первоначально запланированного на 10 мая срока нападения на СССР. Семь недель длинных дней, коротких ночей и сухого сезона — это очень много. Это значит, что при прочих равных группа армий «Центр» могла выйти на ближние подступы к Москве уже в начале октября, в те дни, когда в реальности только начиналось наступление под Брянском и Вязьмой. Глубокий снег не сковывал бы манёвр германских войск, а именно манёвр был их сильнейшим аргументом в этот период войны, почему они и наступали всегда летом, когда пространство для манёвра было неограниченным, а поражения терпели всегда зимой, когда с русским солдатом надо было сражаться лицом к лицу.

Кроме того, Вторая полевая армия барона фон Вейхса (входившая в группу армий «Центр») прибыла с Балкан только к сентябрю, что, безусловно, ослабило армию вторжения и ограничило её резервы в летних боях 1941 года, в которых во многом и решилась судьба блицкрига.

В Африку с Роммелем Гитлер отправил танковую и лёгкую (тоже подвижная, только с меньшим количеством танков) дивизии (в общей сложности около четырёхсот танков) и авиационный корпус поддержки. Затем эти силы постоянно увеличивались. Они также требовали постоянного подвоза по морю (сквозь усиливавшуюся британскую блокаду) всего необходимого, от еды, бензина и ГСМ до военной техники и снарядов. Этих войск и снаряжения судорожно не хватало Гитлеру под Москвой, Сталинградом, на Кавказе и на Курской дуге.

Наконец, 11 декабря 1941 года, через четыре дня после нападения Японии на Перл-Харбор, Гитлер объявил войну США. Уже начиналась немецкая катастрофа под Москвой. Казалось бы, зачем вешать на себя ещё и войну с США, которым явно в ближайшие пару лет будет не до Германии? Гитлер исходил из того, что, расширяя пространство войны, оказываясь с Японией союзниками не только по подписанным договорам, но и на поле боя, он вынудит Токио вступить в войну с СССР, что отвлечёт советские ресурсы на Дальний Восток, улучшив, таким образом, позиции вермахта в европейской части СССР.

В конечном итоге все авантюры рейха по расширению пространства войны провалились, но обратите внимание, что задумывались они как «фол последней надежды»: когда все серьёзные аргументы были уже исчерпаны, в ход шёл обычный шантаж — расширение пространства войны как попытка заставить противника усомниться в своих силах или втянуть в борьбу на своей стороне новые силы.

Сейчас украинский и израильский режимы идут тем же порочным авантюрным путём, причём, судя по заявлениям Макрона, Столтенберга и некоторых британских политиков по украинской проблематике, а также учитывая готовность администрации Байдена и далее снабжать Израиль оружием, их авантюры имеют куда больше шансов быть поддержанными союзниками, чем полностью провалившиеся авантюры рейха.

Безусловно, германский, еврейский и украинский радикальные национализмы не тождественны. Внимательный исследователь найдёт в них массу различий. Но радикальный национализм (каким бы эксклюзивным он ни был), помноженный на военное решение национальной проблемы, всегда порождает нацизм. Заявление же о том, что какая-то отдельная нация нацистской заразе не подвержена ввиду своей особости, как раз и свидетельствует о том, что нацистское понимание собственной исключительности уже начало формироваться (чем бы эта особость ни мотивировалась).

Тезис Броневого (Мюллера) из «17 мгновений весны» в корне неверен. Нацизм не рождается, там, где в чей-то персональный адрес произносят «хайль» (в этом случае рождается авторитаризм), нацизм рождается там, где «хайль» произносят в коллективный адрес, в адрес нации. Это надо помнить всем, и нам тоже. Тёмные силы долго ждут своего часа и выныривают из-под спуда, как только мы скажем: «У нас это невозможно!»

https://alternatio.org/articles/articles/item/131835-ukrainsko-izrailskaya-strategiya-bolshoy-voyny

Бундесвер уже успел поближе познакомиться с военнослужащими ВСУ и их порядками

Украинские военные приступили к обучению управлению танками Leopard 2 на территории Германии.
В этой связи Бундесвер разместил на объектах присутствия военнослужащих ВСУ, известных своей "тягой" к фашистской идеологии, вот такие объявления:

"Уважаемые обучающиеся из Украины!

В Германии за демонстрацию свастики или другой символики, связанной с фашизмом (знаки СС), можно получить наказание до трех лет лишения свободы или крупный денежный штраф."

Собственно возникает вопрос, более риторический. Я понимаю, что укролюди окупировали глагне политоты и хейтят там Россию (хотя если честно, не очень понятно, схуяли она должна быть ангажирована в чью-то пользу). Но хули там делают русские, которые делают то же самое? Если вам не нравится Россия, то сжигайте паспорт и уебывайте на все 4 стороны, вас ждут в ваших любимых Европах и Америках, с распростертыми объятиями. А еще лучше езжайте в вашу любимую Украину и живите там с улыбкой на лице, ведь они такие классные да? ) В общем поддерживаю инициативу лишать сразу же имущества и депортировать нахуй (или не пускать) сюда славянские лица, которые называют себя русскими, но желают всяческих пакостей своей же стране. Задумайтесь, куда вы диван разворачиваете, потому что потом будет поздно)

А так то нацизма на Украине конечно нет. Ага…

Мир Запада

Недавно президент Финляндии в очередной раз сообщил, что, с точки зрения наших западных «друзей и партнёров», путь к миру на Украине лежит через войну. Уверен, что многие моментально захотят обыграть это высказывание, вспомнив оруэлловское: «Война — это мир, свобода — это рабство, незнание — сила». Данная максима действительно полностью описывает киевский режим.

Но есть нюанс — она полностью описывает любой тоталитарный режим, в том числе и те из них, которые многие в нашем обществе по инерции продолжают считать исключительно прогрессивными и полезными. Все тоталитарные режимы провозглашают своей целью стремление к миру, но, чтобы мир наступил, необходимо вести войну за бесклассовое «светлое будущее всего человечества» или за господство «высшей расы», что сторонники расовой теории и считают светлым будущим всего человечества, или ещё за что-то (например, за «права меньшинств»), но воевать обязательно надо сейчас, чтобы кому-то было хорошо потом (может быть, было).

Точно так же с точки зрения тоталитарного режима ради грядущей свободы всех и каждого (в том виде, в каком свободу понимает тоталитарный режим) нынешние поколения должны пойти на самоограничения, согласившись отказаться от конкретных личных прав ради абстрактного общественного блага. Люди должны отдать себя в рабство идеологам, которые придумали какой-то формат «светлого будущего», который почему-то никак не может родиться сам и его необходимо, напрягая все силы, «строить», вместо того чтобы просто жить.

Незнание же — извращённое представление о своём прошлом, в котором одни лишь «свинцовые мерзости», — единственное, что оправдывает существование тоталитарного режима. Любой тоталитарный режим подаёт себя не как изобретение больного разума политических маргиналов, но как «ответ общества» на якобы совершённые против него «преступления». В идеале тоталитарный режим убеждает общество, что в прошлом у него не было вообще ничего хорошего, только с приходом режима забрезжил «луч света в тёмном царстве». Тоталитарные режимы попроще удовлетворяются тем, что убеждают общество, что если в прошлом у него что-то хорошее и было, то хорошего всё равно было мало и уж точно никогда не было ничего лучше тоталитаризма.

В этом плане незнание действительно сила, служащая фундаментом тоталитаризма. Обратите внимание, что, если сторонника тоталитаризма любого толка иногда ещё можно при помощи неопровержимых фактов убедить в том, что защищаемый им режим совершал многочисленные преступления, он не откажется от поддержки режима, а просто заявит вам, что остальные были ещё хуже. Опираться он при этом будет не на факты, а на собственную уверенность в том, что оберегаемый им режим — единственный путь человечества к счастью, а кто с этим не согласен — враг то ли одного какого-нибудь народа, то ли всего человечества. Ну а если не сознательный враг, то либо глуп и не читал те три лозунга, которые за всю свою жизнь смог прочесть адепт очередного тоталитаризма, либо «куплен врагами» (олигархами, «рептилоидами», «тайным мировым правительством» и т. д.).

Так вот, во всей сегодняшней ситуации важнейшим является тот факт, что тоталитаризм не ограничивается одним конкретным режимом или одной конкретной идеологией. Тоталитаризм является широко распространённым политическим извращением, имманентным любому режиму и любой идеологии. Тоталитаризм бывает левым и правым, консервативным и либеральным, даже анархисты, отрицающие любую власть, бывают абсолютно тоталитарны в своём стремлении любую власть уничтожить.

Поскольку уничтожение власти как аппарата насилия невозможно без создания альтернативного аппарата насилия (только более мощного), борцы с режимом всегда создают ещё худший режим подавления прав и свобод, который практически никогда не демонтируют после своей победы. Он оказывается слишком для этого эффективным и, если создатели решаются на попытку демонтажа, с удовольствием пожирает своих создателей, начиная работать уже не на идею (пусть и завиральную), а на сохранение власти за аппаратом тоталитарного режима.

Политика априори иерархична. В простейшем приближении её можно сравнить со спортом. Один имеет чемпионские данные от рождения, а другой, как ни бейся, никогда его не превзойдёт. Это несправедливо, но чемпионом, при прочих равных, всегда будет тот, у кого данные лучше. Поэтому будущих чемпионов и отбирают ещё в раннем детстве на основании имеющихся данных и изначально уделяют им большее внимание, чем остальной группе малоперспективных, из которых в лучшем случае половина с трудом выполнит норму кандидата в мастера, а остальные и вовсе постепенно разбредутся без серьёзных успехов.

В политике также есть люди, предрасположенные к этому роду занятий изначально, от рождения. Из них рождаются великие политики, хоть не все они идут в политику, многие, понимая уровень опасности и неблагодарности этого занятия, предпочитают оставаться наблюдателями, консультантами, комментаторами. Многие из тех, кто в политику всё же пошёл, мечтая послужить обществу, в конечном итоге разочаровываются в этой идее и начинают работать просто на удержание власти. Это не всегда плохо, но всяко хуже, чем стремление облагородить политику, так как предполагает союз с людьми недостойными, идущими в политику ради денег и почёта, благодаря которым и родилось утверждение, что политика — грязная штука.

В целом, наблюдая иерархичность политики, но также видя, что значительное количество людей, делающих политические карьеры, являются лично морально нечистоплотными, а зачастую и весьма ограниченными интеллектуально, общество легко соглашается с идеей тоталитаристов любого толка, утверждающих, что имеющиеся в наличие политики настолько недостойны, что для всеобщего (или хотя бы общенационального) счастья их и убить не жалко вместе с их сторонниками. Потом, правда, сторонников, подлежащих ликвидации или ущемлению в правах, оказывается неожиданно много, и начинается гражданская война.

Но тогда уже бывает поздно, и жалобное блеяние сторонников тоталитаризма «мы не думали, что будет так!» или даже «мы раскаялись, мы теперь против этого тоталитаризма, который оказался плохим, но за какой-нибудь будущий тоталитаризм, который будет обязательно хорошим!» никого уже не впечатляет. Тогда уже судьбу государства и общества решают в окопах совсем другие люди (как правило, к тоталитаристским опытам непричастные — просто подчиняющиеся любой власти), а бывшие «звёзды майдана» работают «волонтёрами» и льют крокодиловы слёзы о «наших мальчиках», которых сами же и загнали в окопы.

Но они искренне считают, что они-то здесь ни при чём, «вот если бы власть сразу была потвёрже и начала войну пораньше!» Круг замыкается, и сторонники тоталитаризма вновь приходят к войне как к необходимому условию мира.

Мы сейчас воюем с Западом не потому, что они нас не любят (они и раньше не любили, но мы не воевали, а торговали) и не потому, что у них процветают ЛГБТ-ценности. Разные меньшинства, включая все виды и подвиды извращенцев, там давно уже себя прекрасно чувствуют и даже не один десяток лет задают тон в моде, в культуре, в искусстве. Даже борьба за рынки сбыта относительно вторична: на данном этапе конфронтация уже достигла такого уровня, когда коллективный Запад, включая главных бенефициаров системы, больше теряет (как в плане доходов, так и в плане общественной стабильности и личной безопасности) от войны, чем потерял бы изначально, согласившись на компромиссный мир.

Мы воюем потому, что западный левый либерализм давно выродился в тоталитаризм, причём самое опасное — в политидеологический тоталитаризм, когда все идеологии отрекаются от своей сути ради сохранения частицы власти. Посмотрите на любую западную страну: создаются коалиционные правительства, в которых христианские демократы (консервативные клерикалы — крайний правый фланг перед самым правым радикализмом — фашизмом) спокойно соседствуют с либералами, зелёными, розовыми и даже густо-красными либеральными леваками, совместно выступая против правых и левых консерваторов, называя их фашистами и нацистами.

Притом что правые и левые консерваторы — это скорее центр нынешних политических систем — точка их баланса. Партии, находящиеся в этой точке, стремятся уравновесить общество на базе разумного компромисса. А вот системные для нынешнего западного общества «толерантные» партии как раз и проповедуют тоталитаризм хуже, чем фашистского и нацистского толка, так как он, как было сказано выше, служит одной сверхидее — сохранению у власти и при финансовых потоках нынешних насквозь коррумпированных партийно-политических элит Запада. Сам факт их сохранения у власти провозглашается благом для общества, а гипотетическая возможность прихода к власти консервативно-демократической оппозиции объявляется катастрофой, для борьбы с которой все средства (включая гражданскую и даже мировую войну) хороши.

Вот этот-то современный западный тоталитаризм с нами и воюет. Поэтому вдруг и выяснилось, что левые и правые движения в России (и даже либералы) раскололись на тех, кто за свою страну и поддерживает её во всём, и тех, кто за глобальную тоталитарную империю Запада. И в одном и в другом лагере оказались и левые, и правые, и либералы: выбор прост — ты либо за дистиллированный лево-либеральный тоталитаризм, по сравнению с которым даже нацизм и фашизм прошлого века могут показаться человеколюбивыми системами, либо против, и тогда ты на стороне тех сил, которые объединились с Россией и Китаем в противостоянии западному универсалистскому тоталитаризму ради того, чтобы расцветала тысяча цветов.

Всего этого ни президент Финляндии, ни другие западные лидеры не говорят. Возможно, некоторые из них всего этого и не понимают. Но выводы, которые они оглашают без теоретического обоснования, абсолютно правильны: путь к миру (и не только на Украине, но во всём мире) лежит через войну. Потому что для западного тоталитаризма «война — это мир». И, как свидетельствует опыт прошлых и нынешних тоталитаризмов, без поражения на поле боя уходили только те из них, которые внезапно обнаруживали, что им просто не с чем выйти на это поле боя.

Пока Запад может воевать, он будет воевать. Западные тоталитаристы уже добились от своих обществ пару лет назад совершенно невозможного — там на полном серьёзе ведётся дискуссия о целесообразности непосредственного вовлечения Запада в войну с Россией. И не стоит себя успокаивать тем, что большинство пока против. Во-первых, это уже незначительное большинство, которое завтра может стать меньшинством. Во-вторых, ещё три-четыре года назад самый отпетый русофоб мог рассуждать о войне с Россией только перед украинской аудиторией и то без особого успеха.

Они потому и пытаются удержать украинский режим на плаву ещё хотя бы год, что поняли — сейчас им не с чем выходить на бой с Россией. Есть только ядерный аргумент, но он обеспечивает моментальную ядерную ничью, а никак не победу в войне на истощение, которую они же развязали. По оценкам, которые озвучивают западные политики и эксперты, коллективный Запад считает, что может подготовиться к конвенционной войне с Россией к 2026–2027 году. Всё это время кто-то должен держать фронт. Без Украины всего, что готова Европа без США бросить на фронт прямо сейчас, недостаточно для гарантированного его удержания столь долгое время.

Поэтому идут уже не просто разговоры об отправке западных контингентов на Украину, но подготовка самих контингентов, поэтому и усиливается провокационная активность проамериканских сил на наших границах (особенно на северо-западе), имеющая целью как можно быстрее втянуть новые страны в войну против России. Поэтому и пытаются европейцы найти способ увеличить мобилизационный потенциал режима Зеленского, не только поощряя его мобилизовывать женщин и подростков, но и изыскивая возможность поставить под ружьё миллионы украинцев, сбежавших от войны в ЕС.

Поэтому Россия, в свою очередь, стремится добить Украину в этом году, пока не появились новые желающие умереть за «великую идею» либерального тоталитаризма. Если Украина умрёт раньше, чем созреет для войны следующий идиот (или коалиция идиотов), Западу придётся смириться с теми условиями мира, которые ему продиктуют на руинах Украины: ему просто нечем будет воевать.

Как было сказано выше, тоталитаризм, проигравший на поле боя или обнаруживший, что ему не с чем выходить на бой, гибнет, ибо лишается привлекательности единственно верной и всепобеждающей идеи. Проигравшая идея не может быть единственно верной. Неспособность Запада воевать равна его проигрышу. Причём не проигрышу в кампании, а проигрышу всемирно-историческому. Он ещё будет сопротивляться и ещё много вреда принесёт, но процесс внутреннего распада начнётся и будет неостановим.

Поэтому они и говорят хором, что поражение на Украине для них — катастрофа.

https://alternatio.org/articles/articles/item/133242-mir-zapada

Вчера они радовались прилётам по Белгороду. Сегодня им нихуя не смешно

Судить или убить

С самого начала военных действий на Украине (ещё до СВО, со старта гражданской войны в Донбассе) в российском обществе идёт дискуссия, как лучше поступать с лидерами противника: устраивать на них охоту с целью убийства или захватывать в плен и судить по окончании боевых действий

Сторонники практики политических убийств справедливо указывают на то, что убийство лидера способно деморализовать врага и заставить его прекратить сопротивление, не исчерпав все возможности. С другой стороны, захват вражеского лидера даже в случае успешного окончания войны не гарантирован. Дело даже не в том, что он может пойти по пути Гитлера и покончить с собой. Гораздо хуже то, что он может просто убежать – скрыться на территории поддерживавшей его страны, с которой мы боевые действия не ведём (то есть захватить его силой не можем) и которая его нам не выдаст.

Вроде бы аргументация железная, но есть нюансы.

Роль харизматического лидера была велика в те времена, когда военачальники сами участвовали в бою или руководили им, находясь в непосредственной видимости войск. В таком случае гибель или даже ранение лидера зачастую вызывало неразбериху и могло привести к проигрышу даже выигранного сражения. С начала XIX века, с появлением и быстрым ростом значимости штабов, роль лидера стала серьёзно снижаться.

О том, насколько упало значение конкретного человека, мы можем судить по тому, что к началу ХХ века верховными главнокомандующими европейских армий всё чаще становились сугубо гражданские лица, не имевшие никакого боевого опыта, не обладавшие полководческими дарованиями и всецело зависящие от своего штаба. Такой лидер выполняет в основном не военную, а политико-пропагандистскую функцию и относительно легко заменяем.

Бывают исключения, но даже самый авторитетный лидер, потеря которого действительно может нанести серьёзную травму обществу, всегда опирается на команду, которая в условиях серьёзной внешней опасности, способна сплотиться и продолжать дело даже без своего лидера. Может быть, не так талантливо, но вполне добротно.

Наследники Цезаря не отличались его талантами, но смогли без особого напряжения победить республиканскую оппозицию. Украинские спецслужбы устроили настоящую охоту на лидеров ДНР/ЛНР и пророссийских лидеров общественного мнения, как в Донбассе и на Украине, так и в России. Многие погибли в результате терактов. Но ни разу гибель самого харизматичного и высокопоставленного лидера не принесла Украине пользу. Даже гибель Захарченко – фигуры, равной которой по масштабу в ДНР и ЛНР не было, не ослабила сопротивление и не внесла сумятицу в организационные структуры Донбасса.

С другой стороны, гибель Дудаева, а затем и Масхадова не прекратила чеченские войны. К миру привело политическое решение, а не политические убийства.

Что же касается опасности ухода военного преступника от возмездия, то редкий бывший лидер продолжает представлять реальную опасность после своего поражения и бегства. В большинстве случаев они маргинализируются и либо уходят в частную жизнь, где мучаются утратой всенародной известности и популярности (таким людям покинуть политику труднее, чем иным вышедшим в тираж артистам сцену). Если же некоторые пытаются остаться в политике, то их неизбежная роль, коллаборационистских приживалок при враждебном своей стране режиме, скорее вредит их сторонникам на родине, чем угрожает её новым властям.

Показательна в этом отношении роль Саакашвили, который предпочёл прозябанию в сытой эмигрантской безвестности, грузинскую тюрьму. Он понимал, что серьёзно рискует, но хотел триумфально вернуться к власти в Грузии, а без риска катастрофического проигрыша это было невозможно.

С другой стороны, суд над режимом позволяет делегитимировать отстаивавшуюся им идею в глазах общественности. На скамье подсудимых в Нюрнберге не было Гитлера, но нацизм (равно как и более мелкие разновидности правого тоталитаризма) от этого процесса до сих пор не оправились. Нацизм является чем-то неприличным даже для его сторонников. Они используют "римский салют", накалывают себе свастики и руны, но при этом отрицают свою приверженность нацистским идеям, заявляя, что это шутка, троллинг и т. д.

Их западные покровители, прекрасно зная кому, за что и на что дают деньги, публично также вынуждены делать вид, что они против нацизма. Террористический "Азов"*, попытавшись не следовать этим правилам и открыто признававший свою нацистскую сущность, был американцами официально лишён своей помощи и осуждён именно как нацистская структура. Аналогичные нацбаты, не признававшие себя открытыми нацистами, отрицавшие свою приверженность данной идеологии, несмотря на совершаемые ими преступления и на массовое использование нацистской символики никакому осуждению со стороны Запада не подвергались.

То есть дух Нюрнберга до сих пор даёт о себе знать, его решения до сих пор должны учитывать в своей политике даже те, кому сам процесс и его результаты стоят костью в горле. Потому что открытый и массовый процесс, на котором обвиняемые при помощи своих адвокатов пытались уйти от персональной ответственности, объясняя свои действия коллективной сущностью режима (якобы не могли противостоять государственной машине), на котором они, обеляя каждый себя, вытаскивали на свет божий грязное бельё друг друга и всего режима, оказался лучшим и убедительнейшим пропагандистским актом, надолго поселившим в сердцах людей не просто ненависть, но брезгливость по отношению к нацистским идеям.

Из убитого в бою или в результате теракта его соратники лепят мёртвого героя, который гораздо лучше живых героев, ибо не может выступить с каким-нибудь неправильным заявлением, и даже его жизнеописание можно почистить до неузнаваемости. Нацисты в своё время слепили героя даже из Хорста Весселя, обычного штурмовика сомнительных моральных качеств, погибшего в обычной для 1930 года бытовой стычке правых и левых боевиков.

Получивший приговор суда на основании широко обнародованных свидетельств о совершённых им преступлениях, лгущий и изворачивающийся в суде бывший лидер теряет большую часть своей харизмы, а сторонники разочаровываются в его идеях. Они ведь шли за сильным человеком, а оказалось, что он обычный меркантильный и преступный слизняк.

Таким образом, в плане стратегическом (в качестве стандартной политики) в наше время лучше ориентироваться на судебный процесс по результатам победы, чем на политическое убийство в ходе войны. Но следует иметь в виду, что в политике не бывает универсальных решений. Обстоятельства могут сложиться таким образом, что политическое убийство окажется единственным возможным выходом из положения. Так может случиться, если вражеский лидер является достаточно сильной личностью, чтобы сохранить популярность и представлять угрозу, даже будучи лишённым рычагов политического влияния.

Политическое убийство может стать необходимым и в том случае, если вражеские лидеры не только переходят к террористической войне, но открыто это декларируют и бахвалятся своими достижениями. В таком случае их жизнь является вызовом обществу, против которого они борются, ибо главный инструмент их борьбы не сам теракт, а демонстрация своей безнаказанности.

То есть в исключительных случаях политическое убийство может быть оправданным методом воздействия на противника. Но использование такого метода (даже в исключительных случаях) никогда нельзя ни декларировать, ни признавать публично. Публичное признание даже одного политического убийства позволяет врагу обвинять нас в подобной практике во всех случаях сомнительных смертей и даже умышленно организовывать такие смерти, для выверенных информационных атак. Кроме того, публичное признание в использовании подобной практики, делает нас законной целью для ответа в том же духе.

А вот если периодически некие люди трагически гибнут или пропадают без вести, то те, кому положено делать выводы, конечно, сделают, и выводы сделают правильные, но предъявить претензии, тем более использовать это знание против нас будет крайне сложно. Кроме того, из утонувшего во время купания, разбившегося в автокатастрофе или пропавшего в горах политика труднее сделать мёртвого героя, павшего на боевом посту (а бывают и вовсе стыдные обстоятельства смерти, которую тоже можно организовать, но которые родные, близкие и соратники покойного вынуждены будут скрывать).

Поэтому генеральным и публичным направлением политики должно быть отрицание практики политических убийств (даже в экстраординарном порядке) и сугубая приверженность практике судебного преследования военных преступников. В то же время в исключительных случаях, когда риск разоблачения гораздо меньше регулярного вреда, наносимого неким политическим деятелем такая практика (но анонимная, без признания собственного участия, по возможности маскируемая под естественный ход событий) не может быть полностью исключена из арсенала современного государства.

*Организация, деятельность которой запрещена в РФ.

https://ukraina.ru/20240331/1054217844.html

Ни на что не намекаю. Но будь я президентом ядерной страны, и в мою страну прилетали вражеские дроны, то за каждый из них минусился бы город оппонента. До уровня воронки в земле, чтобы не баловались. Хорошо, что я не президент. Или плохо? :D

Нацизма, на Украине, конечно, нет. Это всё выдумки кремлёвской пропаганды.