лгбт всу

По всему периметру линии противостояния на Донбассе бои продолжаются, несмотря на перемирие. Гибнут люди, в том числе мирные граждане. Корреспонденту «Русского Репортера» удалось подробно и откровенно поговорить с боевым украинским офицером, занимающим значительную должность в штабе АТО о войне и перемирие, своих и чужих гражданах на этой войне и о стремлении закончить это безумие.

— Не думаю, что кого-то из них тешит война. Находясь постоянно в военной среде, мало кто испытывает позитивный настрой. Думаю, что прослойка командного состава, которая постоянно находится на передовой, уже четко определила для себя – будут стрелять в них, будут стрелять в ответ и они. А идти вперед в атаку… ну, никто не собирается этого делать и никому это не надо. Порядочные люди, у которых сохранились достоинство и честь2, просто с нетерпением ждут разрешения этой ситуации и надеются на то, что в нашей стране хватит интеллекта и политической воли для того, чтобы прекратить этот бред и вакханалию, эту братоубийственную войну.

— А вы можете назвать людей во власти, способных повлиять на такое разрешение этой ситуации?

— Персонализировать этих людей очень сложно. Мы наблюдаем здоровые тенденции, но, к сожалению, критической массы идиотических решений намного больше. В ней и вязнут здоровые тенденции. А также в популизме и кровопролитии бестолковом. Сейчас у большинства политиков превалирует лозунг – «Война до последнего украинца». А это потому, что они незаконно заняли нишу в обществе – поднялись сначала на крови Майдана, что усугубили впоследствии кровью солдат и офицеров, которых они загубили на войне с Донбассом.

— Говорят, что эта война – война России и Америки. Что вы об этом думаете?

— Я, как солдат, могу подискутировать на эту тему, но на самом деле, хочется домой. Каждый солдат хочет вернуться к нормальной прогнозируемой человеческой жизни. Никому не хочется снова и снова плодить жертвы, без конца стрелять, что-то доказывать при помощи смертей. Может, это – мое частное мнение, но я, по крайней мере, вращаюсь в том кругу людей, которые его разделяют… Сейчас непростые вопросы, наверное, роятся в голове президента Порошенко. В голове у начальника штаба. В голове командира, который стоит на передовой. Все непросто. Ситуация уже слишком обильно полита кровью.

— Но обычному человеку кажется, что войну прекратить легко. Для этого всего лишь требуется соблюдать условия Минских соглашений.

— Какой-то человек вступил в добровольное подразделение ДНР и ЛНР, приехав из Дальнего Востока. Какой-то пошел в добровольческий батальон из Сумской области. Теперь они каждый божий день друг в друга стреляют. Как могут они одномоментно понять и принять условия соглашения? Если до этого были убитые товарищи, покалеченные сослуживцы. Вот это все можно двумя словами политиков прекратить?

— А можно отвести тяжелые орудия? Отвести людей на такое расстояние, откуда они друг в друга не попадут?

— Если бы все было так просто, все войны прекращались бы после заключения мировых соглашений. Но история знает немало соглашений, к которым приходили сытые политики в уютных кабинетах. Выходя из этих кабинетов, они фотографируются перед журналистами, дают сладострастные интервью – теперь там, где были минные поля, завтра зацветут ромашки. Только почему-то ромашки не цветут. А потому, что каждая война имеет определенные стадии. А солдаты могут идти на поводу собственных эмоций – кто-то не прощает смерть товарищей, кто-то считает понесенные потери невосполнимыми, четко идентифицируя того, кто в этих потерях виноват. Но и с той, и с другой стороны все устали от войны. Люди, которые хоть раз принимали участие в вооруженном конфликте, когда приходилось стрелять им, и стреляли в них, понимают, что на войне не действуют законы логики. Война – сложный процесс, и нельзя надеяться, что она будет развиваться по каким-то планам, которые разрабатываются в генштабе.

— А в какой стадии война находится сейчас?

— Это очередной этап вялотекущей шизофрении. Те, кто никогда не был профессиональными солдатами, взяли в руки оружие еще год назад – а на войне год это очень много – и поняли, что им это состояние очень нравится. Они уже начали видеть в этом свои плюсы. А профессиональный солдат, который знает о последствиях первого выстрела, понимает, что мир любой ценой уже никому не нужен.

— Никому-никому?

— Офицерам точно

.

— А кого вы имеете в виду, говоря – «те, которые никогда не были профессиональными солдатами»?

— Обе стороны. И там, и там есть люди, которые поняли, что оружие дает возможность занять какую-то презентабельную нишу в обществе, чего гражданская жизнь в мирное время им не давала. Для этой прослойки населения оружие – небывалая возможность. Кому-то из них просто нравится чувствовать себя крутым парнем, прикрываясь какими-то идеологическими целями. Они себя мыслят в роли воинов света, которые только тем и заняты, что несут добро. Правда, с автоматом в руках…

— Вы и украинские добровольческие батальоны сейчас имеете в виду? Разве вы с ними не на одной стороне?

— Те добровольческие батальоны, с которыми лично я сталкивался, шли с нами плечом к плечу. Они делали свою работу честно, не занимались всякими побочными вещами, которые сопровождают любую войну. Но я знаю, что существуют и другие примеры. Все добровольческие подразделения влились в силовые структуры – Нацгварию, МВД, к СБУ кто-то из них примкнул.

— А вы поддерживаете вливание в свои ряды тех, кто еще год назад был очень далек от вышеперечисленных структур?

— Прерогатива давать оружие в руки определенной категории людей должна оставаться за государством. Добровольческие батальоны, скорее, были криком души общества. Но, наверное, пришло время когда под их существование нужно подвести законодательную базу. Есть закон, и он четко приписывает наказание за нарушение тех или иных норм. К добровольческим сообществам это тоже относится. Но создание такой базы – это сложный общественный и политический процесс.

— Россия в данных момент выступает в образе кого – агрессора, миротворца?

— Я вообще о России не думаю. Мне и без нее есть о чем подумать.

— Например, о чем?

— О людях, за которых я несу ответственность.

— А разве солдат не должен понимать, с кем он сражается?

— Я понимаю, с кем я сражаюсь.

— С кем?

— С тем человеком, который стреляет в меня из-за линии разграничения.

— И все? У вас нет общего образа врага?

— Вы сейчас хотите, чтобы я демонизировал или визуализировал врага?

— Хотя бы на уровне ДНР и ЛНР.

— По четкому определению руководства страны, ЛНР и ДНР – это территория Украины, временно оккупированная вооруженными бандитами.

— Недели две назад я ехала поездом из Львова, в плацкартном вагоне. Со мной ехали восемнадцатилетние мобилизованные ребята. Если вы их отправляете не умирать, то, по крайней мере, сражаться с врагом. А если офицер вашего уровня не видит четкого образа врага, то как объяснить им – кто враг и за что они погибнут?

— …Враги – это люди, которые мешают государственным структурам дойти до исконно прописанных и законодательно обусловленных границ нашего государства. Неважно, в какой они форме – в синей, зеленой, с автоматом или лазерным мечом. Они не признают законов моей страны, и доказывают это не цивилизованными методами, а при помощь оружия, которое они обернули против страны, в которой имели честь родиться и проживать.

— А цивилизованные методы – это какие?

— Если для тебя неприемлема законодательная база той страны, в которой ты проживаешь, ты берешь своих родных и близких, продаешь квартиру и выезжаешь в ту страну, которая тебя устраивает. Нравится Мордовия? Выезжай в Мордовию.

— А если таких будет девяносто процентов?

— На отдельно взятой территории? …Нужно тогда было выбирать своих депутатов в местные советы, в Верховную Раду, лоббировать свои законы. Это – цивилизовано. Цивилизовано все, о чем даже с эмоциями можно говорить в просторных кабинетах, даже если в этом кабинете будет разбито сытое депутатское лицо. А вот когда из клумб в центре города делают могилы неизвестному солдату – это уже не цивилизовано.

— Вы так эмоционально начали думать после участия в этой войне или вы всегда так думали?

— Я так эмоционально думал всегда. Я знал, что наша страна – многонациональная. Что в ней есть свобода мнения и свобода его выражения. Просто не был готов к тому, что его будут так революционно отстаивать.

— Я вам кое-что расскажу. Иногда на окраинах Донецка находят неразорвавшиеся снаряды с вывернутыми взрывателями. На них написано – «Помогаем чем можем». Как вы к этому относитесь?

— Я принял к сведению и взгрустнул.

— А что тут грустного? Разве не надо радоваться надо тому, что кто-то не хочет выпускать снаряды по городу?

— Не хочет стрелять?

— Не хочет убивать.

— Прекрасно… У нас еще альтернативную службу никто не отменял. Можно пойти в те госпитали, где лежат раненые без рук, без ног, утки убирать. Просто пойти и убрать утку. Сказать – «Я устал от смертей. Я больше не могу. Я никакущий артиллерист». И найти себе другое применение. Если ты солдат и ты в окопе, твое дело – воевать.

— А если – это тот солдат, из тех, что я видела в поезде? Выдернутый из бедной семьи, проживающей в каком-нибудь селе?

— А назовите мне хоть одну страну, которая готова к войне на своей территории. Когда в двух селах, между которым проходит разграничительная линия, живут люди, вчера ходившие друг к другу в гости – на новый год, рождество и девятое мая, если хотите. К такому можно подготовиться?

— К какому?

— К тому, что завтра я буду убивать того, с кем учился. Потому что он насмотрелся телевизора, и я насмотрелся телевизора.

— Чем, по-вашему мнению, должна закончиться война?

— Все войны заканчиваются миром – пусть хлипким и шатким. Пусть с несметным количеством инвалидов – физических и душевных. Пусть с пропастью длиной в года между вчерашними одноклассниками, сокурсниками, курсантами военных училищ.

— Мир на каких условиях?

— Вы задаете этот вопрос человеку, который давал присягу своему народу. Есть официальная позиция руководства страны. Она – ясна и понятна: ДНР и ЛНР – это территории Украины, временно оккупированные незаконными военными формированиями, над которыми мы не можем установить контроль. Чем это все закончится? Наверное, каким-то политическим решением. Пока первый Минск и второй Минск ведут к тому, чтобы хотя бы закончить активную фазу войны, когда все летает, свистит и все взрывается. Когда трактористу, вспахивающему поле, отрывает обе конечности и колеса от трактора. Если больной бьется в агонии, глупо решать, чем его лечить – корой дуба или ромашкой. Надо просто прекратить агонию и спасти жизнь.

— Население Донбасса боится, что победа ВСУ будет означать для них лично тотальную зачистку. Во многих семьях есть ополченцы. Масса населения симпатизирует ДНР и ЛНР.

— Пусть симпатизирует. Однако, несмотря на свои симпатии, своих детей они по-прежнему отправляют на учебу в Киев, а на отдых – в Одессу. И не боятся, что на первом блокпосту ВСУ их детям отрежут голову и прямо там ее съедят. Как вы там нас называете? Укропами?

— Карателями.

— …Вооруженные силы Украины – это не сборище карателей. Это люди, которые уже навоевались за год со своим же народом, кем-то очень умело разогретым. Давайте снова вернемся к медицинским терминам. Больной все так же бьется в агонии. Его организму пока еще не поставили даже четкий диагноз. Кора дуба не поможет… Вы хотите, чтобы я сказал: «Вооруженные силы Украины – это очень плохо, они же стреляют в сторону Донецка. А вот молодые и развивающие республики ДНР с ЛНР делают абсолютно хорошо. Потому что если тебя ударили по правой щеке, ты подставь левую, а не отвечай пакетом Града». Но потери-то констатируются с обеих сторон.

— Вы несколько раз произнесли слова – «свой народ». Когда производятся выстрелы в сторону Донецка, они прилетают не в военных, а в жилые дома. Жители Донецка – ваш народ?

— Прекрасно. Давайте, может быть, поговорим о том, где товарищи из ДНР выбирают свои огневые позиции? Я говорю о зле – как о процессе войны. Мы с вами уже поднимали вопрос о том, что когда кто-то из добровольческих батальонов заходит в села, он делает там не то, что должен делать солдат. Но я такие же примеры могу привести и с участием воинов света молодых несформировавшихся республик. Заходя в села, которые они собираются отстоять и отвоевать, принести им свет и мир, что делают они? Отчего же их люди – местные жители – по подвалам прячутся?

— Стреляют потому что.

— Почему людей в Донецке ловят в комендантский час и издеваются над ними? Запрещают им употреблять алкоголь? Что это за свобода такая?! Если алкоголь продается, почему я не могу его употребить? Почему человек, вооруженный автоматом, должен решать, когда и где мне ходить? Я же живу на своей земле! В своем городе хожу! Выпивший, если мне хочется! Почему я должен сидеть в подвале за то, что нарушил правила, не прописанные конституцией?!

— Чем сейчас занимается украинская армия?

— Что вы имеете в виду?

— Может, получила какую-то новую американскую технику и учится ее использовать?

— У армии есть три состояния – боевая подготовка, ведение боевых действий, повседневная жизнь. Армия сейчас занимается боевой подготовкой, которой не занималась двадцать два года, за что на теперешнем этапе платит большую цену. А получает ли армия новую технику… Получает. От лучших производителей мира. Но не для того, чтобы уничтожать свой народ. А для того, чтобы дать понять тем, кто пытается и дальше разжигать эту ситуацию, что им непросто будет это сделать.

— Дать понять кому? Я потому и прошу вас визуализировать врага. В Донецке – ваши люди?

— Те, которые гражданские?

— Те, которые в ополчении.

— «Ваши» — что это значит?

— Вы – украинец?

— Конечно.

— Они – тоже украинцы. Я – россиянка. Мне сложнее, чем вам, назвать их «своими людьми». Они – ваши люди? Люди Украины? Ваши лично?

— …А что ж они к себе великих помогальников из Бурятии приглашают? Неужели украинцы с украинцами сами не разберутся?!

— К вам тоже американцы приезжают.

— Американцы возьмут в руки оружие и встанут рядом со мной в строй?Американцы – слишком богатая нация, чтобы позволять гибнут своим солдатам на чужой земле. В моем подразделении американцы не воюют. В нашей стране запрещены незаконные военные формирования.

— А вы не думаете, что ополченцев – с украинскими паспортами – уже слишком много, чтобы называть их формированием?

— Это им кажется, что их много. На самом деле, они одиноки. И никому, кроме Украины, не нужны. Пусть сложат оружие, и тогда они будут нам нужны – будут восстанавливать то, что натворили.

— Вы верите в то, что так будет?

— Конечно, верю.

— Верите в то, что Россия это допустит?

— А почему я вообще должен думать о России? …Пусть эти… ополченцы, которые наплевали на законы своей страны, сменят мечи на орала. Прекратят копанки. Прекратят вырезать высоковольтные линии. А они стреляют в своих сограждан. Украина – страна, признанная всеми странами мира. А кто признал Приднестровье? Кроме Зимбабвы?

— Когда ожидается следующий виток войны?

— Ну, если руководство страны, которое ведет переговорный процесс, еще так же интенсивно поотдыхает в отпусках, то виток эскалации будет уже скоро. А когда – это знает только бог войны.

— В Одессе недавно были аресты. Вы что-нибудь знаете об этом?

— За последнее время спецслужбы страны поделали много работы. Многие из их мероприятий очень эффективно повлияли на пресечение развития тех или иных новообразований по типу ДНР и ЛНР. Вы читали про Бессарабскую Народную Республику? А про Киевскую? …Еще не хватало, чтобы в Одессе люди массово гибли, как гибнут сейчас в Донецкой области. Необязательно, чтобы дети в песочницах играли гильзами артиллерийских орудий.

— Их родители тоже так думают…

— Но говорят, что виноваты мы, да? В Верховной Раде есть целый оппозиционных блок из Донецка и Луганска. Кроме молчаливого согласиями с принимаемыми законами, от них не исходит ничего. Но это их выбирали люди, как лучших представителей своих сообществ. Надо что-то менять. Стрелять друг в друга – это не выход… Понимаете, офицер – это статус. Офицерами становятся после обучения в высшем военном заведении. И морально, и психологически офицера готовят к тому, что война – это его работа. Ему объясняют – если бездарные политики приводят к тому, что мы начинаем выполнять свои функциональные обязанности, то эти обязанности приводят к потерям.

— То есть вы готовы к потерям?

— К этому нельзя быть готовым. А, тем более, к смерти мирного населения. Но есть психологическая подготовленность к тому, что в войне не будет ничего привлекательного. Но я говорю лишь о той прослойке, которая имеет статус офицера. Я не тешу себя мыслью о том, что человек, который прячется от снарядов в подвале, увидит во мне друга и освободителя. Наверное, я для него – враг, от которого он прячется со злобой в сердце, скорее всего, в подвале собственного дома. Он думает о том, что когда-нибудь правда будет и на его стороне. Но он будет терпеть и молчать, пока у меня в руках оружие. Это не очень хорошо, ведь он – гражданин моего государства. Поэтому нам вдвойне тяжело. Мне тяжело думать о том, что мы держим какую-то линию соприкосновения, что у нас есть временно оккупированные территории. Мне тяжело понимать, что тот парень, который разговаривает со мной на одном языке и имеет паспорт одинакового цвета со мной, стреляет в меня, а я должен стрелять в него. Но я должен в него стрелять. Не потому, что я такой плохой. И не потому, что он такой плохой. Но он нарушил закон своей страны. Брать оружие в руки – нельзя! Пусть их даже несколько десятков тысяч, как вы говорите.

— Вы хотели бы, чтобы перемирие переросло в мир?

— Очень. Ведь тогда я перестану хоронить своих товарищей… Вы считаете это слабым аргументом?

— Жизнь ваших товарищей стоила целостности государственных границ?

— На этот вопрос я отвечать не буду.

— Ответьте на этот вопрос.

— Зачем?

— Ответ поможет вам еще лучше разобраться в себе.

— …Я ни на кого ненависти не держу. Я понимаю, чего может стоить мой приказ подразделению начать стрелять.

— То есть их жизнь того стоила?

— Я не отвечал на ваш вопрос и не собираюсь… Все мои товарищи были профессиональными солдатами. Они сделали свой выбор задолго до войны. Они любили свою профессию и готовились к этой войне, о которой тогда не знали… Раз их сейчас со мной нет, значит, они выполнили свой долг. К сожалению, на войне солдаты погибают. Но кто ж должен воевать, если не солдат?