Сын лукашенко

На злобу дня

Дави их бл@ть

Внешнеполитический рост Турции: особенности и опасности

У нас в народе сложилось легкомысленное отношение к Турции, основанное на стереотипах: курорты, all inclusive, шумные рынки, помидоры, засилье турков в Германии. Некоторые презрительно обзывают Эрдогана помидорным султаном, как бы намекая на незначительный политический вес Анкары в современном мире. Такое отношение укоренилось в общественном сознании, но оно не отражает реальную ситуацию, тогда как Турция — очень опасный сосед с огромными амбициями. У нас представляют дело так, что та Турция, которая была Османской империей и с которой Россия воевала на протяжении 350 лет, осталась навсегда в прошлом, на пожелтевших страницах учебников, а сегодня турки только и мечтают о русских туристах и поставках томатов в Россию. Но всё не так просто.

Турецкая республика — страна со своеобразной историей, которая сегодня осуществляет отчаянную борьбу за статус мировой державы. Резкое возвышение Турции на международной арене в последние десятилетия и рост её суверенитета сопряжены со снижением влияния США на турецкое государство и стало органическим элементом разрушения однополярного мироустройства. США последовательно утрачивают политическое влияние почти во всех регионах мира, но именно в России и Турции этот процесс наиболее результативный.

Проамериканская ориентация России себя изжила к 2014 году, с 2014 по 2022 год был период «стабилизации», как бы формирования полноценного суверенитета. А сейчас Россия — один из главных врагов США и их сателлитов.

Проамериканская ориентация Турции — явление более устойчивое, так как Турция находилась в фарватере США и Запада значительно дольше, с 1950-х годов. В Турции есть база «Инджирлик», ЦБ контролируют западники и до недавнего времени процветала мощная полуподпольная оппозиция гюленистов. Поэтому с 2016 года Турция постепенно выползает из-под крыла США, но процесс этот более болезненный, в том числе потому, что американцы тратят немало усилий, чтобы сохранить своё влияние и затормозить рост суверенитета республики. Другое важное отличие становления современной Турции как важного субъекта на международной арене от России заключается в том, что если суверенитет России складывается в оборонительном ключе — Россия постоянно отбивается от атак и претензий подконтрольных США соседей и НАТО, — то суверенитет Турции складывается в империалистическом агрессивном ключе. Турция действует на международной арене формально как страна западного блока, член НАТО и стратегический союзник США, а реально — в своих собственных интересах. Рост военно-политического потенциала Турции практически моментально конвертируется во внешнюю экспансию как по линии пантюркизма, так и по линии «Турция — лидер исламского мира». Больше врагов, чем у Турции, только у самих США и Израиля. А скорость, с которой турки наживают себе врагов, вообще феноменальна. То, что сегодня Россия и Турция ещё не вступили в фазу конфронтации, — заслуга в основном правительства нашей страны, которое идёт на компромиссы и склоняет Эрдогана к разумному сотрудничеству.

Правда, следует отметить, что Турция никогда не была послушной ученицей Запада, как некоторые другие страны, находящиеся в орбите влияния США. В турецкой политике всегда присутствовали элементы флюгерства, акты неповиновения и попытки играть в «региональную державу». Но до нынешних времён границы и красные линии турки не переходили.

Внутренним проявлением вышеобозначенной особенности также является то, что по мере укрепления суверенитета государства и роста военно-политического потенциала режима Эрдогана его власть всё больше склоняется к национализму и превращению страны в классическое национальное государство. Этнические противоречия в Турции очень сильны, ведь турок в Турции только около 70 процентов.

Ключевое событие в современной истории Турции и в процессе окончательного формирования курса Эрдогана на суверенитет — это путч в 2016 году. Фигура строптивого Эрдогана, ставленника набравшего ход национального капитала, не устроила США и через два года после его победы на президентских выборах американские спецслужбы в характерном для себя стиле попытались организовать свержение неугодного политика. Но Эрдоган оказался крепким орешком, а обкатанные технологии военного переворота и цветных революций утратили былую удаль. Президент Турции достаточно решительно действовал, разбил путчистов и развязал нехилый террор против оппозиции. Причём Эрдоган прямо говорил о том, что осуществляет чистку в стране: были уволены и арестованы десятки тысяч человек, закрыто несколько СМИ, телеканал и общественные организации. Некоторые активисты бесследно пропали. Но на Западе об этом писали скромно, никто Эрдогана не сравнивал ни с Путиным, ни с Лукашенко, ни тем более со Сталиным и Мао Цзэдуном. Стыдливо называть Эрдогана диктатором начали на Западе совсем недавно и то не в мейнстримных СМИ.

После подавления путча Эрдоган практически сразу начал переговоры с РФ о приобретении комплексов С-400. Некоторые считают, что эта сделка не более чем троллинг Вашингтона со стороны Эрдогана, но в США к ней отнеслись архисерьёзно, обложив турков санкциями. Дело в том, что выстраивание Турцией противовоздушной обороны не «в системе обороны альянса» позволяет общаться с союзниками совсем на другом языке. Когда твой противовоздушный щит находится под незримым контролем США, военная мощь которых во многом завязана на авиации, говорить на равных с американцами очень сложно. Так что поставка С-400 — это первый звоночек для США, что Турция не считает перспективу войны со странами НАТО такой уж нереальной.

После 2016 года Эрдоган последовательно обострил отношения и проявил агрессию по всем возможным направлениям: Сирия, Ливия, Греция, Кипр, Ирак, Израиль, Нагорный Карабах, Иран. Окончательно испортил отношения с США, Францией, Германией и даже с ведущими членами Лиги арабских государств. Всё это: от заявлений, что Иерусалим — турецкий город, Меркель необходимо судить за поддержку терроризма, чтения антииранского стихотворения Вахабзаде в Баку, от превращения музея «Собор Святой Софии» в мечеть и до вторжения на территорию Сирии и почти развязанную войну с Грецией, — делалось с пропагандой пантюркизма и доктрины «политического ислама». Агрессивная внешнеполитическая активность Турции не только не согласовывается с политикой США в регионе, но в некоторых случаях прямо противоречит интересам американцев.

Поэтому совершенно неудивительно, что Турция не поддержала антироссийские санкции, отказалась закрывать воздушное пространство для РФ и блокирует расширение НАТО в Северной Европе. Турция — вполне самостоятельная страна, несмотря на членство в альянсе, военную базу США и экономическую зависимость от Запада.

Некоторые усматривают в политике Эрдогана чистый прагматизм и называют его главным оппортунистом современности за торгашеский стиль в международных отношениях. С таким определением сложно согласиться, потому что его курс сильно вредит экономике Турции, дестабилизирует внутреннюю политику и уж точно не является формой приспособления к более могущественным странам. Если бы Эрдоган был оппортунистом, он бы сидел смирно и делал то, что ему говорят из Вашингтона. Но суть его политики состоит в том, что Турция встала на путь отчаянной борьбы за статус мировой державы и ведёт экономическую войну с Западом за суверенитет.

Взять для примера войну в Нагорном Карабахе. За спиной Алиева стояла и стоит Турция, без ведома, одобрения и поддержки которой масштабных боевых действий не было бы, как и не было бы недавней атаки на Лачин. Победа Азербайджана стала демонстрацией силы Турции, адресованная Европе и Греции, с которыми она конфликтует из-за газовых месторождений в восточной части Средиземного моря. Агрессивную политику Турции не поддерживает никто: ни ЕС, ни США, ни КНР, ни РФ. Эрдоган считает себя игроком мирового уровня, но действует пока на региональном.

Эрдоган — неординарный и сильный политик, в чём-то даже по историческому масштабу приближающийся к основателю турецкого государства Ататюрку. Но какой бы ни был сильный лидер государства, его потенциал, а значит, и возможности определяются прежде всего экономикой, которая есть основа военно-политической мощи страны. Как и с общим впечатлением о стране, к турецкой экономике у нас сложилось предвзятое отношение. Но практика жизни показывает, что символом турецкой экономики являются не туризм и помидоры, а «Байрактары». Кстати, туризм даёт Турции только около 10 процентов ВВП и служит скорее занятости населения отдельных регионов, чем реальным драйвером роста.

Турция на протяжении всей своей современной истории активно развивала промышленность, государство обеспечивало режим наибольшего благоприятствования именно национальному капиталу. Правда, это быстро привело к сращиванию высшего чиновничества и крупнейшего бизнеса, но тем не менее экономика Турции постоянно росла во многом за счёт развития производительных сил страны. Правительство Эрдогана отчаянно борется с отрицательным сальдо внешней торговли. Основной метод экономической политики, который избрал президент Турции, — это заваливание бизнеса «дешёвыми деньгами», что противоречит всем западным экономическим доктринам. Из-за этого в Турции последних лет космическая инфляция, из-за которой страдает население, но Эрдоган просит потерпеть, так как ВВП показывает стабильный рост, как и производство. Экономический подход Эрдогана вызвал к жизни особый термин — «эрдоганомика».

Эрдоганомика основана на бурном развитии лёгкой промышленности, потому что обеспеченные «дешёвыми деньгами» предприниматели предпочитают инвестировать в отрасли с быстрым оборотом капитала. Больше всего вредит Эрдогану отток капитала и рабочей силы из страны. Но если бегство «рабочих рук» удаётся компенсировать за счёт огромного притока беженцев, то вывоз денег — настоящий бич турецкой экономики. Напечатанные деньги утекают из страны, что вызывает потребность к ещё большей эмиссии или займам на мировом рынке и приводит к новому витку роста инфляции. Разумеется, все турецкие предприниматели, от крупных до мельчайших, постоянно вставляют палки в колёса государству, регулярно поднимая цены по поводу и без.

Но тем не менее такая экономическая модель работает, экономика Турции растёт, промышленность развивается, военное производство на подъёме, денег на внешнеполитические авантюры хватает. Западные и прозападные эксперты каждый год пророчат крах турецкой экономики и масштабные социальные потрясения, но Эрдоган всё ещё крепко держится за власть.

Экономический кризис Турции прямо связан с политикой Запада после 2016 года. Турецкая экономика была тесно интегрирована в мировой рынок, на котором доминируют западные корпорации. Санкции и другие «сдерживающие меры» США нарушили структуру турецкой экономики, иностранные компании значительно снизили поток инвестиций. Это позволяет Эрдогану не без оснований говорить, что его страна ведёт экономическую войну за независимость. Насколько население готово терпеть лишения, особенно на фоне роста богатства самого клана Эрдогана, неведомо никому.

С одной стороны, курс на возвышение Турции угрожает гегемонии США, Турция достаточно активно усложняет жизнь Америке в регионе, с другой стороны, пантюркистская внешнеполитическая доктрина Эрдогана угрожает почти всем соседям, в том числе России. У Турции поистине имперские амбиции.

Другие тюркские страны Эрдоган воспринимает через призму принципа «одна нация, два государства», то есть не без перспективы возможной федерации неоосманской империи. Все тюркские народы Турция воспринимает как свои родные. Поэтому если амбиции и аппетиты Эрдогана будут также стремительно расти, то не за горами ситуация, когда он начнёт претендовать на Крым, Башкирию, Татарию, Алтай, Тыву, Хакасию и так далее — до Урумчи.

Кому-то такие опасения могут показаться чрезмерными и даже смешными. Но я напомню, что в турецких СМИ активно «разгоняется» мысль, что Крым несправедливо отобрали у Турции. В Стамбуле более десяти объектов носит имя Дудаева. В России активно действуют протурецкие шпионские сети. «Мягкое влияние» Турции на Кавказе, в Татарии, Башкирии уже давно головная боль российских спецслужб. А внешняя политика Турции, в том числе в Сирии, Ливии, на Южном Кавказе и по украинскому конфликту, носит, мягко говоря, антироссийский характер. Поэтому партнёрство с Турцией весьма ситуативно и относительно, а вот противоречия достаточно системны.

На мой взгляд, внешнеполитический курс Эрдогана направлен как против гегемонии США, так и против роста суверенитета РФ. Более того, есть признаки, что современная Турция заинтересована в развале РФ и предпринимает действия, направленные на использование подобного сценария в своих интересах.

Кажется, что Эрдоган в нынешней непростой международной ситуации банально пытается усидеть на всех стульях сразу, но если рассматривать его политику исторически, то она весьма последовательна. Турция, вопреки скромным оценкам её военно-политического потенциала, рвётся в мировые державы, причём за счёт имперских устремлений. Противовесом Турции могут стать даже не США, которые увязли в борьбе с Китаем и Россией, а кооперация Франция — Греция, Иран и грамотная дипломатическая и политическая работа России в Закавказье.

Анатолий Широкобородов,

Протасевич переведен под домашний арест

Протасевич и Сапега "обратились с ходатайством о заключении досудебного соглашения о сотрудничестве со следствием. В ходатайстве они обязались оказывать содействие предварительному следствию в расследовании преступлений, разоблачении сообщников, осуществлять все возможное для заглаживания ущерба, причиненного преступлениями".(с) СК Беларуси.

В общем, обещались сдавать всех, кто интересен следствию. Реакция змагаров будет традиционной - не стоит смотреть или обсуждать по существу то,что говорит Протасевич... (а то мозги вкл.)

https://colonelcassad.livejournal.com/6865167.html

Стихийная тяга к майдану

Особенности развития внешнеполитических процессов последнего десятилетия привели к концентрации внимания российского общества на Украине. Часто это приводит к комическим ситуациям. Весьма распространено явление, когда, разойдясь во мнениях «по поводу одного места из Блаженного Августина», пара кондовых (с деда-прадеда) русских, к которым «если кто и влез…, так и тот татарин», ругают друг друга хохлами. Часты случаи гомерические, когда с чисто майданной уверенностью и чисто майданным уровнем аргументации люди заявляют, что «мы-то не такие», «у нас это невозможно». Так же точно, как говорили грузины о сербах накануне своей «революции роз» и украинцы о грузинах накануне первого (оранжевого) майдана.

В общем сложное явление — майдан — низводится до простой «проплаченной американцами» массовки. А тяжелейшая борьба, которую вела и ведёт российская власть с майданными тенденциями в России, сводится к неудаче Болотной, которая опять-таки объясняется тем, что «мы не такие». В общем. получается, что власти в России ничего и делать не надо — можно почивать на лаврах. Крупно ей повезло, попался идеальный народ, которого никак не проймёшь, ничем не возьмёшь и на мякине не проведёшь.

Между тем маргинал, гордящийся «генетической принадлежностью» к любому народу, не перестаёт быть маргиналом, независимо от того, русский он, украинец, грузин, белорус или представитель «народа-господина», проигравшего Вторую мировую войну. Американцы наиболее маргинализированы среди всех «цивилизованных наций» не потому, что они нас не любят, а потому, что они больше других уверены в своей избранности.

Великие достижения предков дают основания для гордости этими самыми предками и созданным ими государством, но не делают русского футбольного фаната лучше английского футбольного фаната. Великие достижения предков налагают обязанность сохранять их, стараться приумножить и соответствовать предкам. Майдан же апеллирует к предкам и их достижениям (истинным и выдуманным) только для того, чтобы обосновать право адептов майдана на особые привилегии.

К сожалению, значительная часть людей в любом обществе является носителями майданного вируса. Этот вирус возникает из сочетания ничем не обоснованного чванства и чувства обделённости благами, которые якобы положены «сознательному» гражданину за его «сознательность».

В XIX–XX веках на этих комплексах маргинальной части общества играли революционеры. Промежуток между концом XVIII века (Великая Французская революция) и началом ХХ века (революции в России, Китае, Турции и революционные потрясения в Восточной Европе после Первой мировой войны) был временем революций потому, что при переходе от феодализма к капитализму разрушалась старая и создавалась новая структура общества. Как правило, это занимало лет 30–50.

В этот период люмпенизировались и маргинализировались огромные массы людей, разрушался привычный уклад их жизни. Резкий рост производительности труда приводил к избытку рабочих рук в деревне. Между крестьянами возникала острейшая конкуренция, которую большинство проигрывало, разорялось и отправлялось в город, пополняя ряды пролетариата — дешёвой рабочей силы, обеспечивающей бурный рост промышленности эпохи первоначального накопления капиталов.

Именно эти люди везде составляли кадровый резерв революции. Они особенно остро ощущали «несправедливость» нового общества, выбросившего их на обочину жизни, и желали восстановить «справедливость». Именно поэтому все эксперименты радикальных революционеров, желавших пойти дальше буржуазных преобразований и установить тотальную «справедливость», имеют черты сваливания назад в феодализм.

Это и ограничение функции денег, и попытки контроля промышленного производства, его нормирования, чтобы новое производство не задавило кустаря (аналог феодальных цехов с их ограничениями), это и попытки сохранить или даже восстановить общину, вернуться к регулярным переделам земли, ввести жёсткое нормирование площади наделов, которые могли находиться в пользовании у семьи (в зависимости от количества едоков и рабочих рук); там, где ситуация заходила слишком далеко, как в СССР, где был поставлен дистиллированный коммунистический эксперимент, возникло и переиздание крепостного права (лишение крестьян паспортов и права покинуть колхозы, куда они были насильно согнаны), и нормированное распределение товаров продуктов в зависимости от места на «феодальной лестнице».

При феодализме крестьянам запрещалось есть каплунов, охотиться в господских лесах, а значит, употреблять в пищу дичь, каждое сословие, крестьяне, горожане, служители церкви и дворяне носили свою одежду, при этом богатый горожанин не мог позволить себе те же фасоны, а иногда и те же ткани, что бедный дворянин. При «социализме» тот же эффект достигался при помощи карточной системы, а в эпохи её отмены — при помощи распределителей и системы «пайков» и «заказов», в рамках которой каждый слой общества мог рассчитывать только на положенные блага. Точно так же нормировалось и строительство индивидуальных домов: площадь, этажность, разве что количество окон и дымоходов при «социализме», в отличие от феодализма, не нормировали.

Безусловно, прошедшую эпоху нельзя вернуть. Даже уничтожив капиталистическую экономику, а в этом многие революционеры преуспели, вы не вернёте феодальные отношения, в худшем случае, как в Камбодже при красных кхмерах, создадите что-то вроде системы государственного рабовладения. Кстати, система государственного учёта, централизованного планирования и вознаграждения за труд не является коммунистическим ноу-хау. Она существовала уже в древнем Египте и в основных своих чертах потрясающе напоминала пересобранную в энеолите социалистическую экономику. Даже великие свершения вроде пирамид налицо. Учёные поначалу считали египетскую систему рабовладельческой, а затем выяснили, что на полях и великих стройках трудились лично свободные граждане, организуемые государством на основе централизованного планирования.

Но у нас нет ни времени, ни места, ни цели подробно рассматривать особенности существовавших на разных этапах человеческой истории политико-экономических систем. Важно, что до XIX века все они опирались на традиционную семью и крестьянский труд. Эффективная экономика не предполагала обязательного роста, а получение прибыли не было основной целью.

То, что мы знаем как антикапиталистические революции ХХ века, на самом деле реакция экономически, но не ментально вырванных из феодализма масс на жестокость капиталистической экономики. Массы хотели, чтобы было «как раньше». Как это происходит, мы могли воочию наблюдать, когда значительно более короткий период первоначального накопления в постсоветских странах привёл к аналогичной реакции, когда массы, не расставаясь с полученными ими при капитализме свободами, захотели вернуть социальную стабильность предшествовавшей эпохи.

Только страна уже не была крестьянской, поэтому требовали массы не передела земли (чтобы хватило резко выросшему крестьянскому населению, что было нереально, почему любая эффективная земельная реформа и вела к обезземеливанию и люмпенизации широких масс), а государственного патернализма. Пусть будут раздачи «бесплатных квартир», но и чтобы иномарки продавались свободно, и на отдых в Турцию или Испанию можно было поехать. Пусть капиталист владеет заводом, но пусть государство заставит его платить ту зарплату, которую считает справедливой рабочий.

Это так же нереально, как «справедливая» земельная реформа, но массам хотелось, и они были готовы бунтовать. Поэтому не устану повторять, что величайшая заслуга Путина перед Россией заключается в том, что он смог добиться общенационального консенсуса, не допустить общероссийского майдана, бессмысленного и беспощадного, к которому российское общество в 1998–2000 годах было готово.

Не исключаю, что далеко не самого влиятельного чиновника в считанные месяцы вознесли до президентства совсем не потому, что он единственный мог честным словом гарантировать безопасность семьи (ведь к Ельцину его ещё должны были подвести и порекомендовать, а подводившие совсем не обязательно интересовались его безопасностью после отставки), а потому, что ситуация в стране почти не оставляла шансов избежать майдана. Ненависть народа к системе должна была выплеснуться на преемника, после чего вряд ли бы вернулся Ельцин, но должен был прийти настоящий ставленник Семибанкирщины. Не случайно же Березовский, Гусинский и Абрамович так взбесились, когда стало понятно, что Путин пришёл всерьёз и надолго, что он добился стабилизации. Им не нужна была стабилизация, они хотели укрепить свою власть за счёт дестабилизации. На Украине, в Грузии, везде, где были майданы, почти всё общество, включая большую часть элит, понесло огромные потери, но некоторые люди, совсем не обязательно занимавшие места во власти, в результате тотальной дестабилизации не потеряли, а приобрели. Почему в России должно было быть по-другому?

Разрабатывая теорию революционного захвата власти, Ленин фактически написал научное руководство по майдану. Джин Шарп потом просто превратил его в методичку для идиотов — в комикс-инструкцию для безграмотных и интеллектуально убогих. В общем, Ленин — Джин Шарп для умных, а Шарп — Ленин для дураков.

Почему так получилось? Потому, что пролетариат совсем не хотел действовать по Марксу. Чем дальше продвигался капитализм и чем профессиональнее становился рабочий класс, тем меньше он тяготел к политическим требованиям и тем больше был склонен к чисто экономической борьбе. Но если рабочие промышленно развитых стран не хотят делать революцию, кто-то же этим должен заняться.

Россия как раз в это время переживала процесс обезземеливания крестьянства, его перетекания в города, превращения в пролетариат, из которого в дальнейшем должен был вырасти подобный западному, не склонный к революциям рабочий класс. Но пока что российские рабочие в своём большинстве были вчерашними крестьянами — первым перебравшимся в город поколением. К тому же теми же крестьянами уже нищавшими, но ещё не полностью обезземеленными была полна деревня. Именно они, как правильно определили эсэры, были революционной массой. Но вот беда, крестьяне не собирались бороться за социализм, они были мелкобуржуазной средой, стремились к частной собственности на землю и к капиталистическим отношениям в деревне.

Социалистический переворот должны были совершить люди, не желавшие социализма, так же как прозападные перевороты на майдане, сводившиеся к передаче власти из рук национальных производителей в руки компрадоров, должны были производить люди, чьё благополучие зависело от национальной экономики, которую компрадоры собирались уничтожить в интересах Запада.

И то и другое — искусственная революция, инспирированная заинтересованными силами (в одном случае внешними, в другом внутренними) в условиях отсутствия революционной ситуации. При этом искусственной революции придаются черты естественной. Октябрь называют продолжением и логическим завершением февраля, хоть на деле он февраль отрицает. Фактически это стандартный майдан — переворот, замаскированный под революцию.

Для организации такого переворота необходимо наличие в обществе реального недовольства, притом что вызвавшие его проблемы легко устраняются в рамках системы (революционная ситуация возникает тогда, когда проблемы в рамках системы неустранимы). Кроме того, необходим «авангард» — революционная партия как непосредственный организатор путча. Необходимость в массовой партии отсутствует. Наоборот, нужна компактная легко управляемая централизованная структура. Для руководства реальными буржуазными революциями партии не нужны. Партии возникают по ходу революции, когда революционеры в преддверии грядущей победы начинают междоусобную борьбу за уже почти завоёванную власть. А вот искусственной революции руководящее звено в виде революционной партии необходимо: за свои интересы люди выходят сами, за чужие их должен кто-то вывести.

В наше время организация искусственной революции значительно упростилась. В ХХ веке надо было ещё найти недовольные группы, определить причины их недовольства, понять, что им надо пообещать, чтобы можно было бросить их против власти. Порой на это требовались годы и даже десятилетия проб и ошибок. Далеко не всегда и не у всех революционеров получалась организация искусственной революции.

Сейчас такие группы недовольных легко отслеживаются по социальным сетям. Более того, они в них могут искусственно формироваться, радикализироваться, направляться в нужную сторону. Именно поэтому Россия вслед за США, Китаем и Европой пришла к необходимости контроля социальных сетей.

Если революции начала ХХ века в России опирались на миллионы крестьян, вымываемых в города, лишаемых привычных условий жизни и потому пребывающих в постоянном стрессе, то в нынешнем обществе, с его перманентными коренными изменениями, происходящими уже по несколько десятков раз за жизнь одного поколения, стресс является постоянным спутником большинства, а утрата ориентиров тотальна. Социально маргинализируется даже профессиональное и материально самодостаточное сообщество. В каком-то смысле мы все маргиналы, наши общественные связи неустойчивы, а традиции размыты.

Маргинал тянется к майдану как к методу решения своих проблем, легитимирующему силовое воздействие («отмену») оппонента. Пробегитесь по социальным сетям и посчитайте призывы к силовому решению любых проблем. Их там миллионы. Они тем радикальнее, чем глупее их автор. Глупость идёт об руку с радикализмом и железобетонной уверенностью в своей правоте.

Маргиналам нужен только вменяемый лозунг и авторитетный вождь, они тут же в едином порыве рванутся строить очередное «светлое будущее» за чужой счёт, лишь бы вырваться из пугающего их своей непредсказуемостью настоящего. Поэтому не надо думать, что «у нас это невозможно». Возможно в будущем, когда войдут в силу поколения, выросшие в режиме калейдоскопического изменения реальности, толкающий общество к майдану стресс исчезнет и его опасность снизится. Пока же майдан возможен везде.

Майдан нельзя победить, он слишком глубоко интегрирован в ткань общества. Майдан можно только постоянно побеждать. Уверенность же в том, что мы другие, у нас такого не было, нет и не будет, широко открывает ворота майдану, резко ослабляя общественный иммунитет. Ведь зачем бояться того, что «у нас невозможно»? Тем более зачем бороться с ним?

https://alternatio.org/articles/articles/item/142913-stihiynaya-tyaga-k-maydanu

Современный Запад и невыученные уроки Вестфальского мира

Вестфальский мир завершил Тридцатилетнюю войну, а заодно и менее известную Восьмидесятилетнюю (Голландско-испанскую). Он создал Вестфальскую систему, первую признанную систему международных отношений, основанную на писанном международном праве, формально просуществовавшую с 1648 по 1814 год.

Если быть придирчиво точными, то надо уточнить, что фактически Вестфальская система прекратила своё существование с началом войн европейских коалиций против революционной Франции. Дело в том, что ни французские революционеры, считавшие своей миссией распространение «свободы» на весь мир, ни противостоящие им европейские монархии, также уверенные в своей обязанности подавить бунт и вернуть Франции легитимную власть, не руководствовались в своих действиях основным принципом Вестфальского мира — «национального государственного суверенитета», исключавшего вмешательство во внутренние дела суверенных государств.

Политическую точку в истории Вестфальской системы поставил Бонапарт, разогнавший в 1806 году Священную Римскую империю германской нации. Тем не менее весь период до 1814 года (революционные и наполеоновские войны) рассматривается как период борьбы старой системы и революционной антисистемы. И только в 1814 году по итогам Венского конгресса появляется новая система международного права, главным выразителем и хранителем которой стал Священный союз.

С момента заключения Вестфальского мира изменился главный принцип международных отношений: династическое право и право завоевания сменилось признанием приоритета права национального государства на его суверенной территории. В 1814 году учредители Священного союза провозгласили право «мирового сообщества» (тогда ограниченного пятёркой ведущих европейских держав: Россия, Австрия, Пруссия, Франция и Великобритания) на вмешательство (в том числе вооружённое) в случае, если национальная политика суверенного государства угрожает стабильности системы.

Наша история в её советский период трактовала это право исключительно как борьбу реакционных режимов с надвигавшейся революцией. Такая цель имела место, но это не было исключительной целью провозглашённого нового мирового порядка. По крайней мере противники России в Крымской войне декларировали своё вмешательство в русско-турецкий конфликт борьбой за принципы европейской стабильности, установленные в 1814 году. На эти же принципы ссылались Россия, Франция и Великобритания, вмешиваясь в Греческую войну за независимость (1821–1829 годов) на стороне революционной Греции против традиционной Турции.

Понятно, что определяющую роль в каждом отдельно взятом случае играли эгоистические интересы великих держав, но в обоснование своего вмешательства (которое раньше вообще не требовалось) они ссылались на высокие принципы общечеловеческого общежития и право народов на выбор своей судьбы.

Эта же идея — право государства на национальный суверенитет, ограниченное правом нации на создание собственного государства, — была впоследствии заложена и в Версальскую систему, завершившую Первую мировую войну, и в Ялтинско-Потсдамскую систему, установившуюся по итогам Второй мировой войны. И только система поздневашингтонского консенсуса, явочным порядком установленная Западом по итогам холодной войны в попытке зафиксировать свою победу, де-факто попыталась вернуться к довестфальскому периоду. Сейчас мы с союзниками, по сути, ведём борьбу за неовестфальскую систему, провозглашая абсолютный приоритет государственного суверенитета над международными нормами.

К концу Средневековья привести Европу к единому знаменателю попытались Габсбурги. Им удалось объединить в своих руках престолы Испании и Священной Римской империи германской нации, добиться определяющего влияния на римский престол, присоединить к своим владениям большую часть бургундского наследства, добиться союза с Англией, который хоть и дал трещину после аннулирования Генрихом VIII Тюдором брака с Екатериной Арагонской, но практически сохранился до смерти его дочери Марии I (в браке с Филиппом II Испанским) и даже в первые годы правления Елизаветы I.

Габсбурги контролировали половину Европы. Речь Посполитая и Венеция были их традиционными союзниками против турок, на скандинавов тогда ещё внимания вообще никто не обращал, а Франция проиграла им борьбу за Италию и после гибели Генриха II стремительно катилась к упадку, раздираемая религиозными войнами. Испания, объединённая (в 1580–1640 годах) с Португалией, к тому же была ведущей колониальной державой, а её флот господствовал на морях.

Даже после раздела Карлом V испанского и имперского престолов обе ветви Габсбургов проводили скоординированную политику и казалось, что ничто не может помешать установлению ими мирового господства. Ничто бы и не помешало, если бы не развязанный ими самими внутренний конфликт.

Дело в том, что Габсбурги, так же как многие наши современники, в том числе и соотечественники, считали, что идеология превыше всего. Соответственно, свою задачу, как католических монархов, они видели в сохранении продвижении и распространении католицизма как идеологии. Именно как идеологии, а не религии, ибо религия у католиков, православных и протестантов (классических, а не современных) общая. Никто из них не отрицает священного характера Библии, а также учения Христа, никто не оспаривает конкретной передачи его слов апостолами.

Главная разница в обрядах и смысловых трактовках, то есть в человеческих идеях (идеологии), в том, как правильно понимать божественные предначертания. Причём различий становится тем больше, чем дольше конфессии находятся в расколе и враждуют друг с другом. В самом же начале споры касались больше обрядовой стороны и борьбы за первенство в церкви. Протестанты же и вовсе считали, что выступают не против католицизма, а за его совершенствование — за реформу церкви.

Таким образом, апеллируя к единым божественным корням, к единым отцам церкви, всегда подчеркивавшим необходимость христианского единства, идейно (идеологически) конфессии разделились, постепенно, за века, превратившись во вполне самостоятельные религиозные учения. Но если к началу XVII века католики и православные уже лет семьсот друг друга проклинали, друг с другом воевали и практически оформились в разные религиозные системы, имеющие общий корень, то протестанты, хоть уже и сталкивались с католиками на поле боя, ещё не исключали религиозно-политического компромисса.

Католическая церковь, отвергая радикальные протестантские учения, также не исключала компромисса с умеренными, тем более что именно в этот период (в XV–XVII веках) она активно работала над унией с православными (вначале с Византией, а затем с киевской митрополией в составе Речи Посполитой). В 1534 году был создан и к началу XVII века добился вершины своего влияния Орден иезуитов (Общество Иисуса), ставивший целью добиться восстановления христианского единства в рамках католицизма при помощи «мягкой силы»: культурного влияния, образования, инфильтрации в разного рода общественные движения и т.д. И орден именно в этот период добивается серьёзных успехов.

В общем и целом союз Габсбургов с папским престолом, устанавливающий мировое господство при помощи политики влияния (династические браки, подкуп и просто покупка территорий, лояльность центра к местным традициям в обмен на политическую лояльность провинций в отношении центра), представлялся непреодолимым. В тех же Англии и Франции весьма серьёзные силы, всерьёз претендовавшие на власть и поддержанные значительной частью народа, выступали с позиции бессмысленности борьбы с Габсбургами и предлагали, пока не поздно и условия щадящие, подчиниться их гегемонии.

Практически один в один американская гегемония в 90-е — начале нулевых. Только вместо иезуитов и католической церкви неотроцкисты из «Лиги плюща» и леволиберальная идеология, уже вырождавшаяся в тотальную «инклюзивность», но ещё не дошедшая до ручки и импонировавшая многим своей концепцией «государства — ночного сторожа», не вмешивающегося в общественную жизнь. Установив свой контроль над западными государствами, либералы об этой концепции «забыли» и активно используют власть для навязывания не только своим обществам, но всему миру своих леволиберальных идей, но на рубеже веков, она была весьма популярна в среде «творческой интеллигенции» самых разных стран.

У Габсбургов и папского престола действительно был шанс создания всемирной (в рамках того мира, христианского, без мусульманской Азии и без Китая) католической монархии. Если бы они продолжали так же, как начали. Но с идеологией всегда сложно: вначале её придумывают, чтобы влиять на массы, а в следующем поколении она начинает диктовать свою волю правящим классам, предшествующее поколение которых (создатели идеологии) были абсолютно свободными от её шор циничными прагматиками.

Эпигоны действуют по принципу «вижу цель, не вижу препятствий» и «нет таких крепостей, которые не могли бы взять…» люди, вооружённые очередной «правильной» идеологией. Эпигоны не понимают, что главное в достижении успеха не провозглашённая «идеологическая чистота», а механизм политического компромисса, работающий по принципу «коготок увяз — всей птичке пропасть».

Главное, чтобы потенциальный оппонент признал единство (в формате ли церковной унии, в виде ли политического признания власти императора — не суть важно). Далее действует принцип поглощения малого большим. Если не спешить и не спугнуть малое, оно даже не заметит, как с течением времени большое его спокойно переварит, а от принципов, за которые малое в прошлых поколениях готово было умереть, новые поколения спокойно откажутся, как от отжившей идейной рухляди.

На смену осторожным «собирателям земель»: императорам Карлу V (он же король Карл I Испанский), Фердинанду I, Максимилиану II, Рудольфу II и Маттиасу, заложившим в XVI — начале XVII века базу всемирной католической империи Габсбургов, — пришли Филиппы II, III и IV (короли Испании и Португалии) и Фердинанд II — император Священной Римской империи германской нации.

Будучи истовыми католиками, они искренне считали, что лучше оставить страну безлюдной, чем управлять еретиками. Аналогично на Украине кричали: «Крым украинский или безлюдный». Поэтому Крым и не украинский, и не безлюдный, Крым — российский, а от Габсбургов вначале ушла богатейшая Голландия. Война за её сохранение в составе владений испанской монархии длилась 80 лет при трёх последовательно сменявших друг друга Филиппах. К концу войны испанские монархи потеряли не только Голландию, но и Португалию, а от самой Испании осталась только тень великой державы. Сын и преемник Филиппа IV, Карл II, оказался последним Габсбургом на испанском престоле, каковой престол перешёл к Бурбонам, а Испания на сто лет стала вторым номером во французской политике.

Подчеркну, Голландия была не только богатейшей, но и лояльнейшей испанской провинцией. Голландская торговля процветала, обеспечиваемая и защищаемая всемирной габсбургской империей. Но Филипп II решил, что идеология дороже и что он быстро заставит обнаглевших торговцев вернуться в лоно католической церкви. И тем самым, не ведая того, подписал сметный приговор первому европейскому глобалистскому проекту.

Возможно, испанский фокус габсбургский проект и пережил бы, но тут в 1618 году императором Священной Римской империи германской нации стал  Фердинанд II, полностью разделявший взгляды умершего за двадцать лет до этого Филиппа Испанского на жизнь, монархию и католицизм. Габсбурги втянулись в Тридцатилетнюю войну, которую могли десять раз завершить компромиссным миром, если бы не упорное стремление подавить протестантизм на всей территории империи.

Как и в голландском варианте, во внутренний конфликт с удовольствием вмешались внешние враги Габсбургов (в том числе католическая Франция, спокойно поддержавшая против Габсбургов протестантов, а до этого заключившая против тех же Габсбургов союз с мусульманской Османской империей). К концу Тридцатилетней и Восьмидесятилетней войн, разгоревшихся из-за того, что Габсбурги слишком рьяно подавляли протестантизм в своих провинциях, проект всемирной габсбургской империи приказал долго жить и в испанской, и в австрийской частях. Обе они стали на путь длительного упадка.

На европейском же горизонте взошли новые великие державы: Англия и Франция, — на сто лет в число великих держав прорвалась Швеция, которая никогда не достигла бы таких успехов, если бы не безумная политика Фердинанда II. Через пятьдесят лет начало свой путь к величию превратившееся в королевство Пруссию курфюршество Бранденбург. Мир, чуть было не ставший габсбургским, принял идею «европейского равновесия», которая двести лет надёжно предохраняла его от посягательств любой державы на гегемонию.

Затем системы, существовавшие после 1814 года и возродившие право на вмешательство во внутренние дела по идеологическим причинам, незаметно для самих себя восстановили ситуацию борьбы за глобальную гегемонию, завершившуюся провозглашённым США «концом истории», который должен был навечно зафиксировать американское глобальное лидерство, продлившееся в общей сложности лет десять и завершившееся так же, как и габсбургский проект всемирной католической монархии.

Принципы инклюзивности, толерантности, экологичности, первоначально придуманные для обеспечения США конкурентными преимуществами, вернувшись бумерангом, стали принципами организации американского общества. Новое поколение американской элиты приняло как идеологическую аксиому то, что предшественники использовали в качестве наживки. Американские филиппы и фердинанды стали насаждать огнём и мечом по всему миру идеологию леворадикального экстремизма с тем же рвением, что фанатичные Габсбурги XVII века насаждали католицизм.

Американский глобальный проект мог сыграть, как мог сыграть и габсбургский. Оба они почти сыграли и рухнули лишь потому, что пришедшее на смену поколению прагматиков поколение фанатиков поставило абстрактный принцип выше конкретного механизма, пожелав получить желаемое здесь и сейчас, немедленно, вместо того чтобы осторожно и не спеша продолжать дело предшествующих поколений, знавших, что, для того чтобы победить в главном (в прагматике), бывает необходимо уступить в несущественных идейных частностях. Притом что, победив в прагматике и получив политический контроль со временем, и идеи будет внедрить гораздо проще (только спешить не надо). Постоянный контроль — компромисс. Меняются только субъекты компромисса. По мере того, как вы окончательно перевариваете предыдущий, приходит время следующего, и так без конца, ибо конец истории — смерть человечества.

И Габсбурги, и американцы, а с последними весь современный коллективный Запад решили, что у них достаточно военной силы и политической власти, чтобы прекратить игру в компромиссы и принудить мир следовать своей идеологической линии. На самом деле желающий продавить свою идейную позицию никогда, ни при каких условиях не должен прибегать к подавлению за пределами обычного уголовного закона. Силовое подавление экстремиста будет поддержано обществом, поскольку он несёт угрозу всем, а силовое подавление идейного противника приведёт к сопротивлению, которое будет тем жестче, чем сильнее будет идеологическое давление.

Сопротивление — это необязательно партизаны, подполье, революционеры-бомбисты и гражданская война, сопротивление может выражаться в равнодушии и цинизме общества, в фактическом саботаже населением государственной идеологии, как это было в позднем СССР. Такое сопротивление, когда нет сопротивляющихся, когда все за, а тело государства расползается, как мартовский снег на солнце, даже опаснее прямого силового противостояния. В такой среде грамотный и прагматичный внешний враг даже скорее найдёт поддержку, чем в среде идейных революционеров (хотя те тоже никогда и ни в одной стране внешней поддержкой не брезговали).

Подчеркну специально для слабовидящих, плохо слышащих и неумело читающих, что недопустимым является не обычное легитимное государственное насилие, а именно силовое подавление альтернативной общественной мысли, не выходящей за пределы законной дискуссии. Причём надо иметь в виду, что каждом обществе эти пределы свои и определяются они не законодательно, а ментально. Общество чувствует, а не осознаёт, что в данный момент можно, а чего нельзя делать (как государству, так и его оппонентам, как власти, так и оппозиции). Эффективная власть интуитивно воспринимает сигналы, идущие от общества, и корректирует свою политику в соответствии с ними (пример такой корректировки — российская внутренняя и внешняя политика начиная с 2000 года, особенно ярко с 2022 года, с начала СВО).

Проблема наша заключается в том, что, сталкивая США с пьедестала, мы с союзниками (а мы с ними очень разные, принадлежим к разным цивилизациям и сейчас объединены только борьбой с американским засильем) вынуждены будем принять на себя от Вашингтона ответственность за судьбы мира. Возможно, мы сумеем эту ответственность разделить, и это будет шагом в правильном направлении, так как позволит выйти из разрушительного состояния борьбы и перейти к конструктивному состоянию созидания.

Но возможно, мы (и даже не по своей вине) договориться с бывшими союзниками не сумеем. В таком случае надо дать им возможность первыми выступить с претензией на всемирно-историческое лидерство. Габсбурги начали свой путь в пропасть с попытки подавить маленьких и слабых: Голландию, Чехию, Пфальц. У них даже поначалу получилось. Но тем самым они так испугали всех остальных, что Ришелье, а затем и не такому талантливому Мазарини не понадобилось прилагать больших усилий, чтобы объединить против габсбургской опасности «весь цивилизованный мир» (каким он был на тот момент в глазах европейцев).

Враг, не выучивший исторические уроки, всегда даёт нам второй шанс не только победить, но и уроки выучить.

https://alternatio.org/articles/articles/item/137002-sovremennyy-zapad-i-nevyuchennye-uroki-vestfalskogo-mira

Разгон демонстрации в Берлине. 18.11.2020 [ colonelcassad ]

Немцы - вы невероятные! Германия будет свободной!

https://colonelcassad.livejournal.com/6337173.html