роман

вспомним пророческий роман Город Львов

Часть первая. Прибытие.

В купэ их было семеро. Семеро Россиян. Из России. Поезд подъезжал ко Львову. Позади остались многие километры пути. Всё осталось в памяти. И российская граница... Пограничники жали им руки, обнимали. "Рисковые вы, шебутные!" – говорили они. И вздыхали: не знаете, на что идёте.

Украинский "нэзалэжный кордон"... Злобные враждебные взгляды. Обыск. Конфискуют пистолеты и портреты Путина. Но прикладами не бьют – боятся: русские-то пограничники – рядом, чуть что – вступятся.

И поезд въезжает в "Украину". По бокам – заброшенные без российского сырья заводы. Всюду – "жёлто-блакытные" флаги, памятники Бандере и Тарасу Шевченко.

В Днепропетровске они увидели серые колонны русскоязычного населения. Их загоняли в закрытые "телячьи" вагоны и отправляли на принудительные курсы украинского. Увидив российский вагон, один из несчастных вырвался от охранников и побежал. "Братцы! – кричал он, хватаясь за открытое окно купэ, – Наши! Братушки! Не бросайте меня!". Но было поздно. Подбежали охранники. Один ударил беглеца по голове толстым томом Лэси Украинки. "Завтра шоб вывчыв Писню Тракторысткы! На памъять!" – зло крикнул он. Беднягу затолкали в кабинку с надписью "ПРОСВITA".

Россияне обомлели, поражённые жестокостью. Только сейчас они поняли весь ужас и страдания тех, кто отрезан от России.

За Винницей их загнали в одно купэ. "Для вашои ж бэзопасносты" – поясник проводник сквозь зубы. Однако верилось слабо.

И вот – город Львов, цель их путешествия.

Их семеро, они едут в отпуск.

Поезд подходит к вокзалу...

Часть вторая. Прощайте вы, прощайте!

- Эх, далеко мы от Родины, – сказал топ-менеджер Михайлов, открывая бутылку "Столичной"

- Э, нет, голубчик, – засмеялся видный российский историк, профессор Деникин. – Плохо Вы историю знаете. Галичане – суть русские люди, как мы. И Россию любят. Да только забила им голову бандеровская пропаганда. А как протрезвеют от дурмана, так сами же и прийдут на поклон к Путину-батюшке. Прости, скажут...

- Что-то не видно, чтоб они на поклон выходили, – сказал Гундырев, глядя в окно на два ряда автоматчиков. Журналист российского телевиденья, он привык всегда говорить правду.

- А Вы, Василий, что думаете? – спросил депутат Леонов.

Василий Семёнов, стройный и статный сотрудник спецскужб, многозначительно задумался.

- Посмотрим, – вдумчиво заметил он. Во Львов он ехал со специальным заданием, хоть и претворялся туристом. Маскировка...

- Ну, вздрогнули! – произнёс Синяев, поднимая кружку водки. Популярный певец российской эстрады, он ехал во львов с сестрой, тоже певицей.

- Вздрогнули, Колюня – кокетливо, но целомудренно просто сказала его сестра Светлана, тоже Синяева.

Пассажиры выпили водки.

- Ну, пора на выход! – сказал Михайлов. – Прощайте, братцы!

Они обнялись и разошлись. Вокруг был чужой незнакомый город.

Часть третья. У вокзала

Отойдя от вокзала, профессор Деникин увидил исполинскую статую, маячившую над городом. Она возвышалась на горе, которую когда-то назвали Замковой. А ещё раньше – Кремлёвской. Жители соорудили там крепость – копию московского Кремля, чтобы спастись от поляков и попроситься в Россию. Ясное дело, сломали Кремль львовский-то. Да и гору переименовали. Теперь, вестимое дело, бандеровские "историки" это замалчивают. Зомбируют население...

Тем временем Гундырев не терял времени. Человек действия, он подошёл к ближайшему киоску.

- Мне, матушка, водочки, – сказал он в окошко.

Продавщица – толстая "гуцулка" в расписной "хустынке" – пронзила его злым взглядом.

- Москаль... – прошипела она.

Гундырев вынул пачку банкнот. Баба заколебалась. Уж как не "нэзалэжничают" "украинцы", а на российский-то рубль падки: крепкая валюта, надёжная.

- Тысячу рублив! – с циничной жадностью крикнула бабка.

Гундырев покорно отсчитал деньги – до торгу ли теперь! Взяв бутылку, он прочитал этикетку – старая журналистская привычка. Надпись гласила: "Львiвська горiлка". Поражённый, он ещё раз перечитал этикетку. И ещё раз. Всё было на малорусском наречии. Ни одной русской надписи! Вот она, русофобия в действии. Он не мог понять, что сделал этим людям? За что они его так не любят?

Оглянувшись, он остолбенел. Бабка что-то оживлённо говорила по рации. Поминутно неслось слово "москаль". Гундырев узнал передатчик. Такие использовались в войсках НАТО. Так вот откуда ветер дует!

Он ускорил шаг.

Часть четвёртая. Первая кровь.

Семёнов действовал быстро. Через окно купе – на крышу вагона. Оттуда – на вокзал. Движения точные, размеренные. С вокзала – в ближайшую подворотню. Сбросив чекистскую форму, он переоделся. Длинные малороссийские "вуса", чуб-"осэлэдэць", шаровары и вышитая рубашка. Теперь он не будет выделяться из львовской толпы.

Идя по старинным улицам, он обдумывал детали задания. Но шум прервал размышления.

На площади, подле памятника "пророку" Шевченко, детвора играла в футбол человеческой головой. Он узнал эту голову: Михайлов, топ-менеджер. Ещё 15 минут назад они пили водку... Но что же случилось?

В толпе старый малорос в форме бандеровца описывал происшествие любопытным. Семёнов призвал на помощь знания малороссийского наречия, освоенные в Центре. И – всё понял...

К Михайлову подошла группа мужчин и спросила, как "по-украински" пуговица. А он им: "Да вы что, братишки? Опять за свою хохляцкую мову? Нет, чтоб приветить старшего брата". Но изверги не поняли простой, человеческой речи...

А голову детям дали, чтоб учились играть в футбол. Тоже националистическая пропаганда: каждый "украинец" должен быть сильным. Они тут поклоняются нацистам из "Динамо-Киев" – вспомнил Семёнов.

За годы службы ему часто доводилось терять друзей. Вот и недавно бандеровцы задушили варениками Витьку Малышева, резидента в Полтаве. Но там гиб солдат, защитник. А тут?

И ведь знал он, точно знал. Стань Михайлов на колени, попроси пощады – может, и не убили б националисты. Ну заковали б в цепи, ну в яму бросили б... Но он знал также, что это невозможно. Не станет русский топ-менеджер на колени. Никогда. Это так же невозможно, как и представить, чтоб российский журналист солгал.

Семёнов глотнул водки и пошёл прочь.

Часть пятая. "Москали!"

Дома старинные, красивые. И от этой красоты Колюне со Светой захотелось петь. Радостный – как, бывало, на сцене – Коля ударил по струнам балалайки. "Эх, ва-аленки, валенки! Не подшиты стареньки!" – запели они хором.

На мгновение площадь притихла.

- Москали! – заплакал ребёнок.

- Москали!! – подхватила женщина в "хустынке" и "вышиванках".

- МОСКАЛИ!!! – заревела толпа.

Артистов окружили.

- Повисымо москалив! – кричали одни.

- Розирвэмо их на части! – возражали другие.

- Ни, спалымо жывымы! – горланили третьи.

Глаза у всех были налиты кровью.

- Тыхо! – раздался властный голос.

Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, на площадь вышел грузный человек в форме эсэсовца "Галычына". "Отар, Отар идэ", – зашептали малоросы.

Отар оценивающе посмотрел на россиян.

- Трэба прынесты их в жертву нашему учытелю, – сказал он, указывая на "замковую" гору. На горе возвышался гигантский памятник Стэпану Бандэре.

Беснующуяся толпа замахала "Заповитами" Тараса Шевченко. Колюню и Свету связали и уволокли.

А тем временем Леонов искал улицу Лермонтова. Российский депутат, он любил великого поэта и всегда ему поклонялся. Но карта города, видимо, устарела. Вместо улицы Лермонтова он всё время попадал на "вулыцу" Джохара Дудаева. Рядом должна быть улица Кутузова. Но вместо неё – "провулок" Наполеона. Неужели... Страшная догадка осенила Леонова. Переименовали! Лермонтова переименовали и Кутузова. Конечно, Дудаев с Наполеоном для них "свои". Ведь эти два врага были "украинцами".

Ошеломлённый, он не протестовал, когда два полицейских проверили документы.

- Дэпутат Государтствэнной Думы, – прочитал один с малороссийским акцентом. Полицай задумался.

- Крови багато, – сказал он наконец. – Пидийдэ.

- Так цэ ж нэ младэнэц, – возразил второй.

- Та ничого, – успокоил первый. – Скоро дэнь народжэння Пророка, а у мэнэ диты щэ борщу нэ йилы.

Леонов не знал обычаев малоросов. Каждый год, на день рождения Тараса Шевченко вся малороссийская семья собирается за столом. Глава рассказывает детям про "разрушение" Запорожской Сечи. Потом читает "священную" книгу – Кобзар. Затем все едят малороссийский "борщ" – горячий красный суп, сваренный на крови русскоязычных младенцев. Вот почему во Львове нет русскоязычных младенцев. А которые уцелели – выучили "мову" и перестали быть русскоязычными. Вот и пришлось заменить их на туристов из России.

Полицаи заломили Леонову руки за спину.

Часть шестая. Погоня в горячей крови

Гундырев не шёл а бежал. За ним гнались очумелые фанатики. Над головой свистели камни, вилы и пули натовских обрезов. "Москаль! Московская собака!" – кричали разъярённые малоросы. Почуяв Русскоязычного Человека, собаки ринулись в погоню. Ещё мгновение – и догонят! Гундырев сжал в руке образок Путина. "Спаси, Владимир Владимирович" – прошептал он, теряя силы. В ту же минуту булыжник попал ему в голову. Падая, Гундырев услышал сдавленный голос: "Сюда, браток! Ползи!".

Он пополз. Через минуту был в тёмном сыром подвале. На улице бесновалась толпа. Потеряв журналиста из виду, они ушли искать новую жертву. Обнаружив профессора Деникина, они принялись пинать его ногами.

- Братцы, да я же из МОСКВЫ! – говорил учёных, тщетно взывая к разуму обидчиков. – Мы же суть братья: я – старший, а вы – младшие. И никто ведь вам, хохлам, не запрещает пользоваться вашим наречием и коверкать русский. Хоть в деревне, хоть на рынках. А-а-а!

Малоросам чужда толерантность. У них в голове один национализм. Где им до российской терпимости! Где им до московского уважения к другим!

Часть седьмая. В подвале

Гундырев не сразу привык к темноте. Рядом с ним был перевязанный человек. Незнакомец бил его по щекам и поил водкой. "Русскоязычный! Наш!" – радостно шептал спаситель.

- Да, я с Российского телевиденья, – прошевелил губами журналист.

- Телевиденье... российское... – с нежностью выговорил незнакомец. Так произносят имя любимой. – Сколько лет уж я его не видывал! Как началась "нэзалэжнисть", так и отключили, заткнули рот. Ни одной русской газеты! Русские школы сожгли вместе с учениками. А кто протестовал – тем на шею собрание сочинений Пушкина, да в пруд. Не многие выплывали. А выплывешь – "украинский" учить заставят.

- А тебя как звать-то? – обнял беднягу Гундырев.

- Номер тристо тридцать семь. На "мове" – "трЫсто трЫдцять сим".

- Ох и задурили вам голову малорусским наречием, – вздохнул москвич.

Номер 337 заплакал.

- Ну, после покаешься, – успокоил Гундырев. – Ты сам-то львовянин?

- Куда там! Русскоязычных львовян всех повыбили. Я из Луцкого гетто збежал.

- Луцкое гетто? Для сионистов что ли?

- Да нет! – нетерпеливо пояснил номер. – Сионисты-то с ними за одно. Гетто как раз для русскоязычных.

- Так и зовётся?

- Оффициальное название: "Колония для такЫх, шо нэ володиють дэржавною мовою".

- А есть такие, кто "овладел"?

Номер 337 сплюнул.

- Предатели всегда найдутся, – пояснил он.

Часть восьмая. Горе.

Когда-то тут был Русский культурный центр. В первые дни "нэзалэжности" его окружили танками и расстреляли их гранатомётов. Теперь остались одни руины. На обгоревших стенах чернели националистические надписи. Посреди некогда роскошного актового зала стояла изуродованная статуя Пушкина: вандалы одели её в вышитую "сорочку" и вложили в рот кусок сала.

Именно сюда привёл Гундырева номер 337.

- Смотри, родимый, – прошептал он.

Кулаки Гундырева невольно сжались. Он выхватил походный блокнот и стал писать. Правда! Вот, что он должен сказать в Москве! Родину нужно предостеречь.

- А-а-а! – выкрикнул вдруг номер 337.

Из тёмного угла разрушенного здания на них надвигался бандеровец и шароварах и "вышиванках". Длинные "вуса" и "осэлэдэц" свисали до пояса.

- Назад! – в ужасе крикнул Гундырев, прячась за сломанной колонной.

- Ребята, я это, – расдался знакомый голос. Гундырев просиял – перед ним стоял Семёнов. Друзья обнялись.

- Что за маскарад? – не перестал удивляться журналист.

- Нам, чекистам, иначе нельзя, – пояснил работник органов. – Врага надо усыпить.

- П-предатель х-хохлятский! А говорил, б-будто Н-НАШ! – обрёл дар речи номер 337. – Н-ну м-муч! Р-реж!

- Полноте, – от души рассмеялся Гундырев. – Это наш парень, московский. Просто переоделся.

- Сотрудник российских органов Василий Семёнов! – отдал честь переодетый бандеровцем чекист.

- А-а-а... – облегчённо протянул 337, падая без чувств.

Но Семёнов привёл его в чувства.

- Ты – информационный источник, – пояснил Василий. – От твоих показаний зависят миллионы людей. Говори!

И бедняга заговорил. Шаг за шагом, открывались москвичам новые ужасы. Пытки, допросы, унижения.

- А коменданткой в гетто была Мэри Кристмес.

- Кристмес? – уточнил Гундырев. – Америка что ли?

- Вроде того. Феминистка.

- Ну, это одно и то же, – понимаюшхе кивнул Василий.

- За каждое слово на русском языке она отрубала палец. Вот!

Он показал изуродованные руки. Пять с половиной пальцев отсутствовали.

- Это – за русизм, – пояснил номер, указывая на половинку пальца, – Я сказал "прыйматы участь" вместо "браты участь".

Москвичи поморщились при звуках "мовы".

- А что делали, когда не хватало пальцев? Что рубили тогда?

Номер тяжело вздохнул. Москвичи поняли: о некоторых вещах лучше не спрашивать.

- Я ещё хорошо отделался, – пояснил 337...

Часть девятая. Подвиг.

Они крались по сумрачным улицам. Солнце садилось. В предзакатных лучах зловеще блистали жёлто-синие знамёна УПА-УНСО, развешенные украинствующими "нэзалэжниками".

- Осторожно! – шепнул Семёнов. Друзья спрятались за поруганный бюст Тютчева. Вовремя. По улице проехала девушка на "ровере" (малороссийской разновидности велосипеда, используемой для мучений русскоязычного населения). К заднему колесу было привязано тело профессора Деникина. Историк был ещё жив.

- Зумка! – шёпотом пояснил номер 337. – Это не худшее её зверство.

- Куда уж хуже! – нахмурились москвичи.

- Бывает! Поймала она русских военноморских офицеров и пытает: что, мол, такое "Дэнь Злукы". А кто не знал – заперла в русскоязычном ночном клубе и подожгла.

- А что за "Злукы" такой? – удивился Гундырев.

- Дык когда петлюровцы с бандеровцами объединились, чтоб наступить на права России.

- А может и правильно... – задумчиво произнёс Семёнов.

Все посмотрели на него.

- Плох тот офицер, что не знает повадки врага в лицо. Таким в НАШЕЙ армии не место.

- А которые и знали, тех того-с... в Харьков. К Серму в лапы.

- Тоже бандеровец? – спросили москвичи.

- Не просто бандэровец, а ещё и мэльныкивец, – пояснил номер. – Выгнал русскоязычных харьковчан на площадь Дзержинского и давай "мове" учить. В мороз. Кто отказался – тех водой, из шланга.

- Дзержинского?! – возмутился Семёнов. – Какое кощунство!

- Я его спасу, – добавил он.

- Кого?

- Профессора. У нас ведь, у гэбистов, как? Сам погибай, а товарища выручай...

Чекист выскочил из-за бюста. Ребром натренерованной ладони перерубил стальной трос, привязывавший профессора к велосипеду.

- Спасибо, голубчик! – без чувств произнёс историк, распластавшись на средневековой мостовой.

- О, ще москаль!!! – заревела появившаяся из-за угла толпа малоросов. В россиянина полетели раскалённые "варэныкы" (разновидность изуродованных малоросами пельменей). Масса смкнулась на Семёновым. Он пал гибелью храбрых.

Деникин отполз за бюст Тютчева. Друзья перевязали ему раны.

Часть десятая. Жертва

В костре пылали книги – Ленин, Сталин, Брежнев. Над огнём висел

огромный котёл с красной кипящей жидкостью.

- Смотрите! – вырвалось у журналиста.

В двух шагах от пламени лежал депутат госдумы Леонов. В лице – ни

кровинки. Рядом валялась повареная книга, раскрытая на странице

"борщ". На обложке краснело: "УКРАIНСЬКА ЕТНIЧНА КУХНЯ". И чуть ниже,

от руки: "Для Маркiтки вiд Змеюки, у День Народження".

На "Замковой" горе толпились малоросы. Лубяные глаза были прикованы к вершине. Там возвышался гигантская гранитная статуя Степана Бандеры. У подножия – подобие чудовищного "алтаря". Там уже суетится шаман бандеровского культа. Его лицо скрыто маской. Но все знают – это Бэд Джокер (Злой Шутник). На Майдане он такое творил с Ющенко и Тимошенко, что даже жене потом не признался. Напился русскоязычной кровушки.

Вокруг "алтаря" лежали горы апельсинов. Наколотых. К ним тянулась рука.

К ногам статуи были привязаны Света и Колюня. Бэд Джокер подошёл к ним в плотную. В руках у него была ритуальная казацкая булава...

Часть одиннадцатая. Оргия

- Видрэкысь вид собакы Путина! – зарычал Бэд Джокер, замахиваясь булавой.

- Не отрекусь! – прошептал певец. – Ни от Путина, ни даже от его собаки!

Толпа зашумела.

- Ну, тоди видрэкысь вид русского имени! – не унимался негодяй.

- Никогда!

Бэд Джокер схватил именную балалайку, подаренной Колюне Синяеву самим Лужковым. Резким ударом бандеровец разбил её о постомент. Синяев схватился за сердце – и погиб.

- Поклонысь культу Стэпана Бандэры! – крикнула толпа Светлане Синяевой.

Та промолчала. Грубые руки сорвали с неё фофудью и принялись топтать ногами.

Россияне заплакали.

- Надо действовать! – шепнул Гундырев.

- За фофудью! – крикнул он, с колаками врываясь в толпу ("натовп"!) украинствующих.

Вырвав фофудью из-под ног попрателей, журналист вновь водрузил её на девушку.

- Ще москаль! – радостно крикнула толпа. Через минуту националистка Крапка Наступна уже готовила ароматный борщ с "голушкамы".

Воспользовавшись суматохой, профессор Иван Деникин прокрался к ногам бандэровской статуи и отвязал Светлану. Синяева потеряла сознание. На трясушхихся руках, нёс её профессор с поля боя. Номер 337 ринулся за ними, но был схвачен.

- Ну що, москалыку? – злорадно выговорил петлюровец Дали Будэ. – Думав вид нас втекты? Тэпэр одниею Мэри Кристмэс не отделаешься.

Номер 337 испуганно задрожал.

- В Тэрнопиль ёго, – распорядился подоспевший Отар. – до Зо-Зо!

- Т-только н-не эт-то! – зарыдал номер.

Часть последняя. Спасение

Долго бежал Деникин по "нэзалэжной" "Украине". Передвигался ночью. Днём прятался под стогами сена. Питался берёзовым соком (не успели бандэровцы берёзки-то вырубить). На плечах тяжким грузом лежала эстрадная певица. Вона приходила в сознание, видела преспупления малоросов и снова засыпала.

А преступлений было много.

В исконно российском городе Одесса малороссийский нацист Гурвиц не чтил памяти русской поэтессы Анны Ахметовой. Там же натовцы Че и Алекс-Юа домучивали остатки пророссийского населения. Бандэровка Сардинка варила борщ и "готувала" "варэныкы".

По периметру Крыма стояли висилицы с надписями на "украинской" "мове". В городе российской славы Севастополь русскую девушку Барби привязали к скале и заставили учить на память "коломыйкы" – ужасное изобретение западно-малороссийских сионистов, которым "украинцы" обычно пытают школьников.

На Донбассе путь профессора преградила гора отрезанных языков. Языки были русские. Их отрезали за нежелание произносить чудовищное слово "вализка". После трёх дней альпинизма, Деникин попал в Донецк. И обомлел. Парня, не подписавшегося на газету "Конгресса Украинских Националистов" обернули в "Комсомольскую Правду" и подожгли.

Всюду слышался русскоязычный плач.

Поздно ночью, Деникин с девушкой на спине перешёл "границу", искусственно отделившую малоросов от старших братьев. Русские пограничники встретили теплом. Проверив и допросив (не шпион ли киевский?) обняли и препроводили в Москву. Синяева пришла в себя. Увидив газету на грамотном русском языке, она разрыдалась. Дома!