снежана бандера

"Я горел в танке | Я помню".

Николай Дмитриевич Головин ушел на фронт добровольцем. Воевал наводчиком в танке Т-34. Несколько раз горел сам, но и немецких танков сжег одиннадцать штук, награжден орденами и медалями. 

(Гоблин не все озвучил)

Воспоминание Николая Дмитриевича Головина:

https://iremember.ru/memoirs/tankisti...

Родился я в Крыму, в Керчи. Отец во время войны погиб под Перекопом. А мать… бомба попала в дом, даже могилки не осталось. Сестру после гибели мамы забрали в детдом. А я… я в то время воевал.

Школу после войны оканчивал, два старших класса доучивался. А в 40-м до войны успел поучиться в ремесленном училище. Учился и на заводе имени Войкова проходил практику. А когда немцы напали, наше ремесленное училище эвакуировали и заодно забрали нас всех.

Увезли на Урал, в город Серов. Там окончил училище, там работал на заводе до 1943 года. В мае на Урале начали формировать добровольческий танковый корпус. Брали добровольцев из Челябинска, Свердловска и Перми. Мы вчетвером посоветовались и решили тоже пойти добровольцами. Нам казалось, танк – это здорово. Помню, дядя Митя, муж маминой сестры, генерал-майор как приедет – такая красивая черная форма. Бывало, спрашивает нас: «Будете танкистами?» – «Будем, будем!» А ведь могли бы на фронт и не ходить, мы ж имели бронь.

В военкомат пришли, а нас троих комиссия не приняла. Во-первых, несовершеннолетние, во-вторых, физически слабые. А у меня еще и рост метр шестьдесят девять с кепкой. Один военный в комиссии, явно на излечении после фронта, спрашивает меня: «И ты хочешь быть танкистом?» – «Да, хочу и буду!» – «Как будешь?» – «Генерала Кравченко знаете? Это мой дядька». Этот военный удивился: «Так я под его командованием воевал!»

Ну, и мы после этого разговора отправились в Свердловск, где я три месяца учился на командира орудия. Значит, стоит настоящая башня от «тридцатьчетверки», в ней пушка, и мы ползаем по ней - изучаем. Сначала учили, как все называется. Потом начались учебные стрельбы. Стрелял я без промаха. Жаль только, стрелять давали очень редко. А механики в это время водили танк. Кормили в учебке плохо, борщ дадут – одна вода. С утра подъем ранехонько. Вскочишь и бегом. Не дай бог остаться последним – оставят полы мыть…

Меня определили в Челябинскую добровольческую танковую бригаду. Мы получили танки, погрузились на поезд. Направление – 1-й Украинский.

Мы атаковали в районе населенного пункта Подволочиск. Там я первый раз горел. Попал снаряд – всех в танке убило. Из всего экипажа остался живым я один.

Помню, по броне удар такой, что только треск стоит. Танк встал, загорелся. Эти все остались там внутри, а я выскочил. С танка прыгал по ветру, как учили, чтоб в дыму спрятаться. Пистолет в руках. Нос к носу столкнулся с немцем. Здоровый рыжий детина, автомат на шее висит, руки ко мне тянет. Наверное, хотел меня в плен взять. Выстрелил ему в грудь, прыгнул куда-то вбок, побежал… Мое счастье, что перед боем командир роты Мудряк дал мне пистолет какого-то убитого лейтенанта: «Колька, ты хорошо стреляешь. Возьми пистолет». И хорошо еще, я его перезарядил.

Вообще, испугался я здорово. Когда наши автоматчики подошли, я был сам не свой. Рассказываю им, а меня трясет. Они спрашивают: «А чего ты такой белый?» – «Так будешь тут белый…» Отвели меня на кухню оклематься.

А потом опять. В экипаже Александрова ранили командира орудия. Меня закинули к нему. С Александровым брали Львов. Потом Александрова убило. Третьего, вообще, не помню. Четвертым был Нагаев. В итоге я сменил семь танков. Последним командиром танка у меня был Полегенький Володя. Хороший был мужик. Он одиннадцать танков победил и ничего, а потом убило его. 

(Владимир Тимофеевич Полегенький. Погиб 28.07.1947. Прим – С. С.).

Второй раз я горел, когда нарвались на «тигра». Как начал нас лупить. Болванка попала куда-то вниз. Убило радиста, заряжающего. Ну, я уже имел опыт, как быстро выпрыгивать. Выпрыгнул, бежишь, как ошпаренный. А почему? Да потому что танк бывает, взрывается. Да рванет так, что башня летит на пятьдесят метров, а катки – на двести. Там же только одних снарядов под полторы сотни.

«Тигры» хорошо трепали нас. С двух тысяч лупит, хоть бы что. А нам к нему надо на четыреста метров подойти. Другой раз и не видишь, кто тебе влепил. Собьют тебя, и черт его знает, сколько их там.

Но ничего, потом нам поставили пушки ЗИС 85-мм. Помню, одному со ста метров врезал... под Злочевым поставили нас в разведдозор, три экипажа. Обычное дело, кто получше стреляет, того в разведку…

Я в щель никогда не смотрел, люк открывал. Пулей редко берет, а если пушка ударит, тут уж все равно, – броня-то 45-мм. Это у «тигра» под сотню.

Один раз взял «лимонку», вытащил чеку, хотел из люка в немцев бросить. А меня по руке чем-то лупануло. Выронил ее. Только слышу, как она на борту – бум.

Я обычно шел вторым, с командиром взвода. А кого первым пускают – это, считай, смертник, ему первому болванка достается. В атаку пошли – ляп – первый горит. Ляп – второй готов. Мне уже стало безразлично – знал, что все равно убьют. В атаку сходили, смотришь – тот погиб, этот погиб, этот сгорел... люди гибли безбожно. Похоронная команда пойдет, а там и собирать нечего. Тело человеческое горит – будь здоров.

Мне как-то раз довелось в бой механиком идти. До чего же нелегкое занятие. На рычаге усилие в тридцать два килограмма. После атаки я просто лег. Хорошо, меня потом комбат вернул на командира орудия.

Вот здесь хорошо, здесь я на своем месте. В районе Манилувки на толпу немцев выскочили… и я с пулемета все шестьдесят три патрона. Заряжающий осколочный закидывает, и я им прямо в кучу туда. А немцы тикают. Мудряк из люка высунулся и тоже стреляет, из пистолета лупит. Потом этот заряжающий снизу кричит: «Бронебойные готовы». Я ему кричу: «Да зачем?!» Повернулся на него, и тут немец, который бежал, развернулся, срезал из автомата Мудряка.

(Мудряк Михаил Григорьевич. Награжден орденом Ленина. Судя по наградным, после ранения командира танка Мудряка М. Г. командование принял Николай Дмитриевич Головин. Прим – С. С.).

Два раза меня посылали во время войны учиться. И оба раза я отказывался – «Зачем оно мне».

В другой раз пойдешь, вроде двадцать один танк в батальоне. Сходили в атаку раз, сходили другой, и уж нет никого. Даже если последний танк останется, все равно надо еще идти воевать. А воевали-то от силы дней пятнадцать. Мы потрепали их, они побили нас. И потом месяца два сидишь, танки ждешь.

Помню, как-то парторг пришел. От батальона ни хрена не осталось. Двенадцать человек с разных танков стоят очумелые: «Будете коммунистами?» – «Будем» – «Хорошо»… И каждую атаку так: «Коммунисты, вперед». А сейчас орут – «Комуняку на гиляку», стервы. Меня на гиляку?! А за что?!

Под Львовом с этими стервами познакомились. Сначала вроде все было нормально, не замечали их. Но потом они ночью у нас разграбили обоз. Заразы, ведь били и своего, и чужого.

Как-то мы стояли в лесу. Прибегает под утро, часа в четыре, старик: «Спасите! Налетели бандиты… и детей, и женщин, и стариков – всех убивают». Ну, командир батальона приказывает: «Берите три танка». Пошли... а у нас на каждом танке по двенадцать автоматчиков.

К деревне подходим, автоматчики с брони попадали – стоп машина! Кричат, показывают, где пулемет. Мы из пушки туда врезали – «На, сволочь». В деревню заскочили: перебили сволочей, остальные – в леса. Ведут пацана ко мне – поймали с винтовкой. Говорю: «Стерва. За что ж ты, говорю, своих-то бьешь?» – «Вони москалям допомагають» – «Ну вот я москаль, мне восемнадцать лет. Что я тебе плохого сделал? Тебя ж, гад, от немца освобождаю, два ордена получил». Да что с ним говорить… автоматчики злые – насмотрелись, чего они в деревне натворили, «положили» его прямо у танка.

Женщина одна, молодая, двое деток. Спросил ее: «За что ж они вас-то бьют? Ты ж хохлушка» – «Ой, не говорите, нет от них жизни. Приходят с леса ночью, забирают всю еду. А мне надо детей кормить…»

Свой осколок я получил во Львове. Заразы, снова подбили мой танк. Там как получилось. Ратуша на площади. К ней сходятся восемь улиц со всего города. Так вот на одной из улиц стояла «пантера» – немцы ждали, когда мы выскочим. Но автоматчики предупредили, мы сдали назад и зашли с другой улицы. До нее метров триста… Комроты говорит: «Давай, разворачивай башню. Механик сразу подскочит… остановка… стреляешь и назад. Понял меня?»

И мы только выскочили, я сразу – ляп, под башню. Готова «пантера» с первого снаряда.

И комбат разошелся, давай подталкивать: «Вперед, вперед! Давай, давай! Автоматчики сказали, там еще один стоит. Надо и этого уничтожить». А я как чувствовал, говорю ему: «Тут восемь улиц, может он с той стороны переехал» – «Ты что, боишься?!» – «Так я горел уже, знаю, что это такое. Это ты еще – нет». А он молодой пришел, ничего слушать не хочет – вперед, и все тут.

Ну, мы подскочили… он как влепил нам вбок и всех нас положил, включая меня. Как я и говорил – ушел сволочь на другую сторону и ждал. Ну что, валялись мы в танке, хорошо еще, он не загорелся. Ребята за нами шли, подскочили, сбили немца.

Очнулся уже на операционном столе. Госпиталь тогда стоял на горе, где сейчас у них Гора Славы. Значит, что получилось, лежу я в танке уже почти что дохлый. А эти вытащили меня, привезли сестрам и нахваливают: «Он два “тигра” подбил. Герой! Лечите его быстрее!» Потом сестры рассказывали, как мне повезло. В тот день приехал опытный хирург с проверкой. На обходе спрашивает: «Что за танкист лежит?!» – «Черепно-мозговая травма. Проникающее ранение и осколки в спине» – «Так, на стол его! Будет у меня через пятнадцать дней опять бить “тигров”».

Выдолбил мне дырку здоровую в черепе. Но не соврал – через пятнадцать дней у меня зажило. Но, правда, дырка-то большая была и текло отовсюду.

Когда в госпитале лежал, у меня уже была «Слава», «Отечественной», «Отличный танкист» и гвардейский значок... красавец, чего говорить.

В марте месяце 45-го нам ребята с Челябинска подарили танк «Комсомолец». Помню, комбату сказал: «Не знаю, наверное, я очень дорого обхожусь нашему правительству. У меня это уже седьмой танк». А тот говорит: «Не переживай, их тут сотни…»

Когда нашу гвардейскую бригаду развернули на Прагу, немцы их там разделывали как бог черепаху. Чехи ведь тоже американцев ждали. Говаривали тогда, что Бенеш с американцами договаривался. Мы через горы к Праге подскочили буквально за пару дней. На третий день мы уже их (немцев) там трепали.

Комбат первым отправил танк Гончаренко. Тот как к мосту подскочил, ему «четверка» влепила. Всех ранило, ему голову оторвало. Потом мы подскочили, врезали им. Они бензиновые, хорошо горят. Их там автоматчики добивали.

А чехи встречали – у-ух, орут: «Наздар! Наздар!» Цветы вокруг. Вообще, лучше чехов никто встречал. На танк садились, помогали по улицам идти.

Мы там на одной из улиц с заряжающим на башне сидим. Забор такой сбоку красивый. Из-за него выходит один с «фаустом». Я говорю: «Коля, ты посмотри на него!» А у меня был 15-зарядный бельгийский (пистолет). Этот (немец) только высунулся – бып! Он с «копыт» на бок.

Немцы, конечно, в Праге упирались слабее, уже не тот настрой.

Моим седьмым, последним, танком «Комсомолец» я сбил одиннадцать штук танков немцев. Но только разных всяких, не одних «тигров». Причем нечаянно я сбил одного «королевского». Немцы тогда рвались в Берлин, а мы отрезали их. Понимаешь, нечаянно получилось. Мы зашли в лес, дорога такая узкая – не развернешься. Там как раз этот «королевский» стоял. Он как врежет первому танку – тот в клочки! Господи, мы вторые идем. Этот кричит: «Давай тридцать градусов». Я сразу стал башню разворачивать. А сам уже расстояние прикидываешь. Сто пятьдесят метров! Считай, почти в упор. С перепугу как дал ему... один снаряд, второй, третий... Ребята потом говорили, даже в пушку ему попал.

Сбивал я и маленькие – Т-III и Т-IV. Вот, к примеру, за «тигра» давали две тысячи пятьсот рублей. Командиру орудия – восемьсот, командиру танка – восемьсот, механику-водителю, по-моему, четыреста рублей и двести –радисту. А когда война кончилась, у меня было на счету сорок восемь тысяч рублей. Я им говорю: «Господи, откуда у меня такие деньги?!» Я не знал, что они «кладут».

После войны меня пригласили в танковую часть на встречу ветеранов. Офицер предложил: «Ну, дед, давай! Вот тебе 72-я. Поведи!» Я сел и повел его. Потом предлагает стрелять из пушки. Я первым снарядом выстрелил и… не попал. А меня тот офицер спрашивает:

– Дяденька, каким вы стреляете?

– Крайним.

– Так это кумулятивный!

– У нас не было таких.

Вторым я правильно взял все, положил в цель.

Генерал смеется: «Так что ж ты первым не попал?»

Хорошие танки. На скорости идешь, а у него пушка ровно. Если бы у меня такой танк во время войны был, так я бы их «лепил» не одиннадцать, а пятьдесят.

– У танкового десанта большие потери?

– Да когда как. Для них все раньше начинается. Они соскакивают и за танком бегут. Кто-нибудь, бывает, останется и кричит: «Пулемет прямо или пушка слева».

– Трудно попасть в пушку?

– Да нет, мне было все равно. Бывает, километра на полтора влепишь, а то, бывает, метров на триста. А то она тебе влепит. Один раз снаряд и броню всю побил, да еще и моторную перегородку сбил.

– Хорошая точность у 85-миллиметровки?

– Хорошая.

– Из 76-миллиметров удалось подбить?

– Да, мы подбивали. Она хорошо бьет. На четыреста метров подойдешь, врежет прекрасно. Бьешь под башню.

– Вы смотрели после боя результаты своей стрельбы?

– Да на черта он нужен.

– Вы когда-нибудь покидали танк через нижний люк?

– Это надо, чтобы он на трассе стоял. Там же клиренс сорок сантиметров. И сам танк тяжелый, тридцать семь тонн. Если по полю идешь, хрен вылезешь. Но я вылезал снизу. Механик-водитель, бывает, поставит над ямой какой или над окопом. После ж боя надо пожрать и прочее.

– Как вы узнали о Победе?

– Десятого числа мы еще Прагу брали. Я включил рацию, а там говорят, что объявлена капитуляция. «Володька, – говорю, – Победа». А тот мне: «Да еще какая Победа, Коленька».

– Вам доводилось побывать внутри «тигра»?

– Да, я даже стрелял из «тигра». Мы на железнодорожной станции забрали один неповрежденный. Кто-то говорит: «Давай, дуй на нем в разведку!» Вообще, хороший танк. Внутри удобно, просторно и даже, я бы сказал, красиво.

А после войны мы изучали американские танки, «Валентайны» что ли…

– Как вы оцениваете немцев?

– Что тут скажешь, хорошие вояки.

– Здесь на фото вы с немкой?

– Это в Чехословакии. Обыкновенные женщины. Но я с ними не гулял. Нам некогда было. Мне всегда приходилось чем-то заниматься. Не знаю, как другие находили время…

Помню, когда перешли немецкую границу с Польшей, я зашел в дом. А там молодая испуганная немка. Показывает мне: «Сними танкошлем!» Я снял. Она руками волосы трогает, вроде как ищет чего-то. Кто-то из ребят по-немецки понимал, говорит: «Геббельс им сказал, что у нас рога растут».

– У вас остались ожоги?

– После войны на лице сочилось все.

– Каков был состав боезапаса?

Когда воевал с 76-мм пушкой, набирал сто двадцать–сто тридцать, иногда набирал до ста пятидесяти. Обычно больше берешь фугасных, осколочных, потому что больше по пехоте. Бронебойных мало, штук пятьдесят. Подкалиберных пять штук.

– Вы пили спирт?

– Знаешь, как-то меня механик так обманул, что не дай бог. Он взял и спустил воздух из двух баллонов по десять литров и туда спирту залил. Краник открутит, наберет спирта… потом пьяный валяется. Он к нам из штрафбата попал. По-моему, он десять лет срок в лагере мотал. Их, как ты знаешь, вербовали в штрафные части. Он как в штрафбате очутился, как начал там их (немцев) финкой резать. Ему дали орден Красной Звезды и послали на танкиста учиться. К нам уже с орденом пришел. Пьянчуга был безбожный.

– Какими были взаимоотношения с оккупированным населением?

– Да всякими. Они такие злые, все эти немцы. Они же не ожидали, что русские придут к ним, на их территорию. Помню, зашли в какой-то фольварк. Танк поставили около дома. Командир взвода, хороший такой парень, зашел в какой-то дом и пропал. Надо двигаться, а его нет. Куда он делся? Мы же видели, как он туда заходил. Автоматчики, танкисты – все вместе пошли искать его. Я тоже пошел, любопытный был.

Диван в комнате, высокий, кожаный. На нем сидит немка, красивая такая, с дитем. И на полу кровь. Начали разбираться, искать. Комвзвода внизу нашли. Выяснилось, что она его зарезала, когда он в комнату вошел, и нож под диван спрятала...

Или вот другая история. Нашли мы где-то немецкие пачки с какао. Я автоматчикам говорю: «Берите бидон молока на танк, а я вам какао сделаю». А неподалеку ферма. Подъехали… дверь в кухню. Зашел, смотрю – баллон газовый. Они жили дай боже как. Я, значит, газ зажег – горит. Автоматчика отправил за какао, сам начал посуду искать. И тут из комнаты вываливается старуха-немка, рыжая ведьма. В руке деревянный рубель… раньше им белье гладили. Идет на меня, глаза дикие. Я браунинг вытащил, с предохранителя снял, думаю: «Сейчас пугну тебя, ведьма». Пальнул – «А ну, стой!» Она, зараза, подходит. Дал ей ручкой пистолета в лоб. Автоматчики заскочили – «Уберите ее, заразу!» А механик смеется: «Ты “тигра” победил, а тебя чуть старуха не убила. И чем, колотушкой!» Так я психовал, ей-богу. Чего только не видел. А что они с нашими в лагерях творили! Мы в Майданек подскочили, насмотрелись. Колючая проволока, вышки кругом. А нам приказ – не рвать проволоку, потому что там электричество. Так я сразу по вышке врезал. Потом по столбу – тот разлетелся. Охрана бежать, автоматчики их лупят. Господи, а эти худые там, что не дай бог. На танк лезут. Девки подбегают, целуют нас.

– Вам наверняка приходилось брать пленных…

– Под конец войны сто пятьдесят семь человек немцев собрал в лесу под Берлином. Построил их, дал команду – они на танке расселись.

– Доводилось встречаться с немецкими танкистами?

– Болтал с одним после войны. Спросил его: «Ты на чем воевал?» – «На “тигре”» – «А я на “34-ке”! Ты наверняка в меня стрелял» – «А ты в меня. Видишь, я инвалид». Вот и поговорили…

– Встречались с американцами?

– Да ну их к черту, идиоты. Прут на нас со стороны немцев, да еще фары врубили. Немцы их без боя пропустили. А нам откуда знать, кто там прет. Комбат кричит: «По немецко-фашистской гадине… огонь!» Я головному «Шерману» влепил в лоб. Броня мягкая – его насквозь. Да еще гнали их по шоссе километров пятнадцать.

– Напоследок, пожалуйста, какое-нибудь пожелание читателям…

– Ветеранам войны – здоровья крепкого. Молодому поколению – хорошо учиться, помнить ваших дедов и думать башкой как следует. А то подвозил тут я одного на машине. Так он мне сказал: «Лучше б нас немцы забрали». Я прямо закипел: «Дурак ты. Ты и не нюхал, что такое немцы!»

Гадячский договор: укро-мечты о евро-халяве XVII века (длиннопост)

16 сентября 1658 года близ городка Гадяч на Полтавщине было заключено соглашение о фактическом переходе Гетманщины обратно под польскую корону, доселе считающееся в Киеве образцом государственной мудрости гетмана Выговского.

Понятно, что переговоры относительно содержания данного договора начались между администрацией Выговского, ставшего фактическим преемником умершего Хмельницкого (пусть вначале и под видом регента при сыне Богдана, Юрии Хмельницком), и польским дипломатом Беневским загодя. Даже раньше, чем подчинявшиеся новому гетману казаки совместно с татарами попытались захватить Киев, выбив оттуда российский гарнизон, пусть и потерпев при этом сокрушительный разгром. 
Тем не менее, даже до открытого разрыва с Москвой казацкая старшина вела сепаратные переговоры с Варшавой, которые, как и любые переговоры с иностранным государством без ведома царя были категорически запрещены условиями Переяславской рады. 
А уж договариваться об измене тому, кому на этой Раде присягнули на вечное подданство, переходя на сторону его противника – тем более. Но, видимо, пан Выговский предпочёл действовать в духе местной пословицы «сгорел сарай – гори и хата!», а потому решил не мелочиться и предавать по-крупному, радикально.
Справедливости ради, можно заметить, что поддержали столь резкую смену курса даже далеко не все казаки. Особенно те из них, кто находился в Запорожской Сечи, а не осевшие по городкам Малороссии, до восстания Богдана Хмельницкого исправно служившие полякам, а ныне мечтающие сравняться в правах с «настоящей шляхтой» польско-литовского образца.
Именно голосами этого «крыла» казачества в Корсуне в 1657 году Выговский и был избран гетманом вопреки давним традициям казаков избирать своё высшее должностное лицо исключительно на Сечи. «Сечевики» же к этому избранию поначалу отнеслись, в лучшем случае, нейтрально, а затем и откровенно поддержали противников нового гетмана. Таких, как полтавский полковник Мартын Пушкарь, которого в боях против гетманских войск поддерживал  отряд (правда, небольшой) запорожцев кошевого атамана Якова Барабаша, после поражение восстания зверски казнённого по приказу Выговского.

Тем не менее, к осени 1658 года Сечь явно не обладала преимуществом в силе перед сторонниками гетмана-западника. Которые уже вовсю примеряли на себя ожидаемые регалии «полноценных шляхтичей», тем более, что в отличие от тех же «сечевиков» они всю свою жизнь провели в реалиях Речи Посполитой, пропитавшись её ценностями и культурой. 
Их, конечно, угнетало то, что польские паны не хотели видеть в них равных себе – но это, по мнению таких «недо-поляков», было вполне исправимо, особенно после ряда успехов поднятого Хмельницким восстания. 
Ну а то, что это восстание, как и множество предыдущих, не оказалось потоплено в крови было заслугой пришедшей на помощь России, уже как-то забылось. 
Как результат таких настроений, преимущественно среди верхушки оседлого казачества, и появились Гадячские соглашения. Хотя текст соглашений и можно найти в ряде источников, некоторые историки столь полную ясность в данном вопросе не разделяют. 
Например, видная киевская публицист антинацистких взглядов, дочь   известного украинского писателя-фантаста Олеся Бердника, Мирослава Бердник, отмечает, что пресловутые «Гадячские соглашения», вероятнее всего, существуют не меньше, чем в трёх версиях: та, что была ратифицирована польским Сеймом в мае 1659 года; та, что предварительно была согласована Выговским и Беневским осенью 1658-го; тот вариант, с которым гетман письменно обратился к Сейму непосредственно перед заседанием. Причём ни на одной из них не стоят подписи договаривающихся сторон
Так что полноценным договором Гадячские соглашение называть достаточно сложно, скорее – это декларации о намерениях, так и не пересекшихся в виде устраивающих обе стороны компромиссных решений. 
Да, в общем, компромисс изначально возможен и не был – никто в Варшаве и не думал даровать «Великому княжеству Русскому» (как называл Гетманщину Выговский в тексте соглашений) права реальной конфедеративной единицы, по аналогии с другим членом Речи Посполитой – Великим княжеством Литовским.
Ну, правда – чего ради полякам проявлять такую щедрость к своему бывшему (и, как они надеялись, будущему тоже) «быдлу», которого они никак не могли усмирить «огнём и мечом» (вспоминая название романа польского писателя-националиста Генрика Сенкевича о тех событиях)? 
Тем более, желания этого «экс-быдла» (согласно польским воззрениям) были запредельными, даже если бы речь шла о равноправных, с точки зрения Варшавы, партнёрах по переговорам.
Гетмана «княжества Русского» должна была избирать казацкая старшина, причём пожизненно. На его территории могли жить лишь православные и католики, но никак не униаты. Казаки могли воевать в случае войны Речи Посполитой с Россией по желанию, но в случае собственноручно начатой с ней войны требовали однозначную поддержку польской армии.
И, главное, никаких налогов в польскую казну это княжество платить было не должно, но при этом его знать (титулы которой польский король смиренно должен был даровать по списку, присланным ему гетманом) обязана была иметь значимое и почётное представительство в польском Сенате и Сейме. При условии, что «без неё значимые решения в Речи Посполитой приниматься не будут», что уже явно напоминало настоящее «право вето».  

В общем,  речь шла большей частью о правах без обязанностей. С одной стороны, король должен был превратить казацкую старшину в родовитых польских аристократов, самовластных на землях Гетманщины, дать им право «блокирующего голоса» в решении общегосударственных вопросов. При том, что те всячески подчёркивали свою исключительность и автономность, в том числе позиционированием себя сторонниками Православной церкви, которую в неистово католической Польше на дух не переносили. 
А в ответ Варшава должна была ограничиться лишь формальным признанием своей власти и такой же формальной присягой на верность, прекрасно понимая цену даваемых казаками обещаний.

Чем-то вышеописанные пожелания Выговского сотоварищи напоминают мечты современных украинских патриотов относительно членства в ЕС и НАТО, понимаемых в том смысле, что, дескать, Европа тогда будет давать десятки миллиардов евро просто «за красивые глаза» (вон той же Польше дают, а чем мы хуже?!), а в случае «москальской агрессии» против «незалежной» НАТОвцы тут же применят в ответ всю свою военную машину, вплоть до ядерного оружия.
И будто невдомёк таким «халявщикам», что «бесплатный сыр бывает только в мышеловке». И та же Польша, которой в Киеве жутко завидуют, получает свои евро-дотации не просто так, а в обмен на открытие таможенных границ для европейских товаров. Что означает банкротство из-за нерентабельности ряда предприятий и целых отраслей отечественной промышленности, прежде процветавшей до вожделенного евро-членства. 
Да и расчёта Вашингтона и «старой» Европы на превращение «новых европейцев» в «передовой заслон», обречённый сгореть первым в огне Третьей мировой войны, тоже никто не отменял. Пусть даже сейчас так называемые «европейские адвокаты Украины» и нашли в её лице неплохую и почти бесплатную (если не считать расходов на вооружение укро-армии) замену в качестве антироссийского тарана-камикадзе.  

Конечно, в реалиях XVII века описанные выше подходы современного общества потребления и его изящные способы обмана были не совсем применимы. Но и без них в Варшаве не менее изящно справились с «охмурением» незалежных любителей «халявы».
Для этого потребовалась лишь, казалось бы, небольшая правка текстов Гадячских соглашений при их ратификации Сеймом. Самое смешное, что Выговский, видимо, к этому времени вообще потерявший чувство реальности, всерьёз повысил уровень своих требований, запросив у поляков включить в состав его «княжества Русского» ещё Львовщину, Подолию и Волынь. Хотя до этого его аппетиты простирались лишь на Киевское, Черниговское и Брацлавское воеводства – по сути, на территорию нынешних Житомирской, Киевской, Черниговской и Полтавской областей. 
Польские же политики в ответ как раз и предпочли сделать вышеупомянутые хитрые «поправочки». Не хотите платить нам налоги? И не надо. Но раз вы возвращаетесь в родную «европейскую гавань», будьте добры восстановить все права прежних собственников на территории «Русского княжества». То есть, всех тех Потоцких, Заславских, Вишневецких и прочих магнатов, которые владели малороссийскими землями до «хмельниччины».
А при таком раскладе, какой у Варшавы убыток от формального прекращения поступления в её казну малороссийских налогов? На армию денег меньше будет? Так те же магнаты за собственные деньги такие «милиции» (так назывались тогдашние ЧВК при местных аристократах) экипируют, что и коронные гетманы обзавидуются! 
Тот же злейший враг восставших украинцев, князь Иеремия Вишневецкий совершал свои кровавые карательные операции силами исключительно собственных наёмников, среди которых встречались хоругви даже «панцирных гусар», считавшихся почти непобедимыми.
Ну, а чтобы будущим «миротворцам» (вспоминая «умиротворение» отданной Петлюрой Пилсудскому Западной Украины в 30-х годах прошлого века) так называемого «Русского княжества» в случае необходимости было полегче, Сейм также ограничил численность «рейстровых казаков» с запрошенных Выговским (и утверждённых на Переяславской Раде) 60 тысяч – до 30 тысяч.  
И «вишенка на торте» – глава Гетманщины теперь должен был назначаться польским королем. 
Впрочем, сам несостоявшийся «князь Русский», узнав о принятых в Варшаве решениях по столь горячо лоббируемому им Гадячскому договору, отреагировал весьма экспрессивно, в сердцах сказав гонцу, пану Перетятковичу: «Ты со смертью моей приехал и смерть мне привёз!», сел на кровать и заплакал. 
Слёзы отчаяния, правда, «великому комбинатору» не помогли. Очень скоро, узнав о наглом обмане «стратегических партнёров» из Варшавы, в обмен на согласие принять «блудных казаков» из-под власти Москвы, последние были настолько возмущены, что Выговский еле сбежал от расправы со стороны прежних соратников. 
Правда, от прежнего властолюбия теперь уже экс-гетман так и не излечился, продолжая интриговать со всеми завязанными в конфликте на малороссийских землях сторонами и дальше. Так что, в конце концов, принял участие в боевых действиях в союзе с запорожцами и прежде ненавидимой Москвой против столь же прежде любимых поляков и их марионетки, назначенной гетманом (кстати, собственного зятя Выговского) Павла Тетери. За что был, после захвата в плен, расстрелян по приговору военно-полевого суда 16 марта 1664 года.  

Вскользь можно заметить, что, несмотря на все недостатки и откровенное предательство гетмана Выговского, его фигура на фоне современных продолжателей того же гибельного курса, пожалуй, не выглядит «пробившей дно».
В самом деле, бывший соратник Хмельницкого хотя бы всерьёз пытался организовать собственное «великое княжество» на отдельных принципах, хоть как-то напоминающих действительно государствообразующие. Например, он опирался на единую Православную веру среди подавляющего большинства своих подданных, оттого и требовал от поляков ликвидировать навязанную  Римом Унию.
Нынешнее же «издание» украинской так называемой «незалежности» изначально строилось как раз на том, от чего Выговский «перевернулся бы в гробу», – идеологии тех самых униатов во главе с кровавым палачом Бандерой, сыном униатского священника.
А взять недавнее предложение депутата Верховной Рады Николая Княжицкого? Кстати, сценариста мифа о «резне» в Буче. Так вот – сей деятель на полном серьёзе предложил объединить в одном «патриархате» «варфоломеевскую» ПЦУ и униатскую УГКЦ! Можно без труда догадаться, кто будет главным «объединителем», учитывая непоколебимую верность униатов Риму и то, как глобалистские элиты раздражает «излишний консерватизм» православных церквей, даже самых сервильно настроенных к Западу и его «ценностям». 
Конечно, на этом фоне даже Выговский может показаться настоящим патриотом Украины. Хотя, на самом деле, именно сделанный им «цивилизационный выбор» (стремиться жить по-западному, мня себя православным) и в XVII веке, и сейчас неизбежно приводил и приводит лишь к одному – предательству и своей веры, и истинных интересов своих соотечественников.

С сегодняшнего дня движение торговых судов в украинские порты остановилось

Российская сторона в ответ на украинский теракт не стала брать на себя ответственность по обеспечению безопасности сухогрузов и не согласовала их проход.

Зеленский однимтерактом отключил своей стране свет, а другим - отключает экономику.

Все 30 лет «незалежности» украинские пропагандисты выпрыгивали из шаровар, чтобы доказать: Украина – единое государство, и унитаризм – единственная форма его устройства. Выпрыгивай – не выпрыгивай, а против медицинского факта не попрёшь: как только «Ненька» «освободилась от вековых пут московского империализма», очень быстро обнаружилось, что никакого территориального и этнического единства нет, а, напротив, на белый свет вылезли непреодолимые противоречия. Просто до 1991 года был фактор сдерживания большого и сильного государства, каким являлся СССР. 

Как известно, инициаторами развала Союза выступили западные и, в какой-то мере, центральные области Украины, тогда как Левобережье и Причерноморье украинский сепаратизм не поддержали. Так что раскол был неизбежен, а такие факторы, как подавление русского языка и культуры, стремление в НАТО хоть тушкой, хоть чучелком, переписывание истории, героизация бандеровщины, война с памятниками с каждым годом ослабляли и без того призрачное единство Украины. 

Вспомним некоторые «этапы большого пути», красноречиво свидетельствующие, что никакого украинского единства в «незалежной» нет и никогда не было.

Весной 1992 года сначала в Севастополь, а затем в Симферополь, были организованы поездки «свидомой» гопоты под циничным названием «поезда дружбы». Если бы не крымские правоохранители, столкновение отмороженных бандерлогов с крымчанами могло привести к печальным последствиям. 

В ноябре 1992 года Киев начал науськивать «меджлис» на столкновения с русским населением Крыма, что привело к штурму «аскерами» здания Верховного Совета автономии, травмам и аресту более чем 80 «активистов». Из Киева пришёл приказ – освободить всех. 

На протяжении 22 лет, пока Крым незаконно находился в составе Украины, шло регулярное стравливание национальных общин полуострова. 

При кураторстве украинской «безпеки» был принят план переселения «расово верных украинцев» в русские города: Киев, Харьков, Одесса, Днепропетровск, Донецк, Луганск, Крым и город-герой Севастополь. Перемещённым рагулям и их семьям на местах был создан режим наибольшего благоприятствования, финансовая и правовая поддержка, жильё и широкие полномочия. 

Казённые украинские пропагандисты обосновали «переселение народов» высосанной из пальца доктриной, будто в досоветские времена территория Украины была моноэтничной, где украинцы составляли подавляющее большинство, а русские понаехали в рай в ходе индустриализации. При этом Москва якобы расчистила полянку для «понаехов», проведя неслыханный «голодомор». Стало быть, украинцам само провидение велело забрать и заново заселить свои «исконные» земли. 

В каждом городе и области Юга и Левобережья местные жители знают наверняка присланных западенским захолустьем «осадников». Что касается Крыма, то наиболее ярким представителем «кукушат» является галичанский лишенец Андрий Щекун, заброшенный в начале 1990-х «учительствовать», чтобы вместе с женой лить бандеровские помои в неокрепшие мозги юных крымчан, сформировать боевой отряд «Пласт», деструктивное «студенческое братство», и даже возглавлять старейшее и крупнейшее в Крыму издательство «Таврия» для наполнения информационного пространства полуострова боевыми листками ОУН-УПА. 

Характерной особенностью «Незалежной» стало разделение полномочий территорий, а людей – на категории. Высшим сортом были назначены «западенцы», как носители «щирого украинства», тогда как «схиднякам» определили место бессловесных скотов, обязанных обеспечить дотационные области, населенные «первым сортом». 

Всё чаще в речах казённых и диванных украинских пропагандистов стали проскакивать фразочки «русская диаспора» и «не нравится жить в Украине – убирайся в свою Москву». 

Понятное дело, что подобная «специализация» не способствовала укреплению украинской государственности и дружбы народов. Сохранение установленного рагулями статус-кво должна была обеспечивать «священная» унитарность, а любая попытка её пересмотра в сторону большей свободы русскоязычных областей однозначно трактовалась как «сепаратизм» и жесточайше подавлялось. К примеру, в начале президентской карьеры «пророссийского» Кучмы в Крым были введены внутренние войска с материка, чтобы сорвать подготовку к референдуму о выходе из Украины, что было закреплено конституцией автономии по результатам общекрымского референдума 1991 года. Каждый следующий президент считал своим долгом ещё больше обкорнать не ими данные полномочия крымской автономии. 

В начале «нулевых» расколотое государство Украина обрело законченные формы. Было произнесено заклинание «Украина не Россия», литературный украинский язык был трансформирован в подобие западенской «гвары», а украинские «элитки» принялись уже без стеснения шестерить перед США и НАТО, посылая своих солдат в Ирак, затевая военно-политические блочки – однодневки, вроде мертворождённого выкидыша ГУАМ. 

Во внутренней политике поляризация территорий стала нормой жизни.

Так, на Востоке люди праздновали 9 мая, а на Западе улицы получали имена Бандеры, Шухевича, Коновальца. На Востоке люди приносили цветы и ухаживали за могилами и памятниками советским героям, а в то время на Западе в общественных местах уже оттопырились новодельные идолы Бандере, выплачивались муниципальные пенсии дряхлым гитлеровским коллаборационистом, втихаря уничтожались памятники советским солдатам и политическим деятелям. Раскол на своих и чужих проходил по дружбам и семьям, а индикатором служило отношение к СССР/России, Великой Победе, русскому языку и культуре. 

Особенностью украинской политики были и выборы президента. Если не считать назначения Кравчука и «лидера третьего тура», украинские президенты избирались из «схидняков», а обязательными пунктами их предвыборной программы были обещания сделать русский язык вторым государственным и максимально расширить сотрудничество с Россией. 

Выходило так, что избранники русскоязычного Юго-Востока в короткий срок становились выразителями интересов «западенцев» и подмятых ими идеологически «свидомых» Центра. 

По-другому и быть не могло. Выбирай в президенты Украины хоть «коммуниста» Симоненко, а в результате он будет отстаивать не восстановление СССР, интернационализм и дружбу народов, а интересы олигархов и «западенцев», поскольку в другом формате, кроме Антироссии, эксплуатирующей русскоязычный промышленный Восток, проект «незалежная Украина» был и остаётся нежизнеспособной фантасмагорией по образу и подобию сшитого на живую нитку чудовища доктора Франкенштейна. 

Для оправдания насильственной украинизации и переформатирования национального состава областей, «свидомой» пропагандой были взяты за основу результаты переписи 2001 года, из которых следует, что, за исключением Крыма, Донецка, Луганска и Одессы, все остальные территории повально заселены украиноязычными, а все прочие мнения не должны приниматься во внимание. 

Для наглядности приводим карту, больше похожую на бурую печень алкоголика.

«Победа гидности» окончательно расставила всё на свои места. Испугавшись возможности Юго-Востока на самоопределение по крымскому или федеративному варианту, идейная «западенщина», финансируемая украинскими олигархами, развязала войну в Донбассе и репрессии против инакомыслящих. 

Примечательно, что идеологи бандеровщины, придерживающиеся альтернативного взгляда на «русско-украинскую войну», назвали события Русской весны «попыткой мятежа русской диаспоры против Украины», тщательно избегая термина «гражданская война». Как будто речь идёт не о внутреннем конфликте, а межэтническом, когда против добрых автохтонов подняли бунт пригретые чужаки, а не люди, жившие на родной земле испокон веков. 

Особо тщательной «чистке» подверглись Одесса, Харьков, Днепропетровск, Мариуполь, главами администраций которых назначались уже откровенные нацисты и отморозки. 

Необходимо отметить, что идеологам украинского национализма удалось за 22 года «незалежности» исполнить самую заветную мечту Бандеры и Шухевича, чтобы «идеалы» ОУН-УПА укоренились на Левобережье, и против русских и их братьев, восточных украинцев, развернули карательные операции обращённые в манкуртов бывшие русские, направляемые «западниками». 

Это было отчётливо видно и во время войны в Донбассе, и теперь, в ходе специальной военной операции. 

Украинские нацисты, давно убедившие себя, и друг дружку, в том, кто на Украине является «человеком первого сорта», недрогнувшей рукой уничтожают города, сёла и жителей Харькова, Киева, Изюма, Мариуполя, республик Донбасса.

Обратите внимание, что в Киеве и Одессе, возглавляемые командирами-западенцами подразделения ВСУ и тербатов, организовали опорные пункты обороны в историческом центре, возводя их в непосредственной близости от театров, музеев и других значимых объектов имперского и советского времени. 

Зато во Львове, Тернополе, Луцке, Ивано-Франковске, к местному историческому наследию относятся трепетно, не желая подвергать их риску разрушения, сделав из них законные цели для российских ракет, бомб и артиллерии. 

И даже в телеграм-репортажах украинских стримеров хорошо заметно, что есть каналы, объединённые эпитетом «Х-ёвые», строго относящиеся к Киеву, Харькову, Одессе, Запорожью, но никогда – ко Львову, Тернополю и прочим «центрам украинской цивилизации». 

Посмотрите: в городах и весях бывшей Украины, освобождённой от бандеровщины, восстанавливают снесённые советские памятники, зажигают затоптанный 8 лет назад Вечный огонь, поднимают Знамя Победы, отмывают от краски мемориалы героям. И тут же, вандалы в Ровно со стелы отбивают кувалдой имена освободителей, в другом месте сносят чудом уцелевшие памятники маршалу Жукову и Зое Космодемьянской, «декоммунизируют» мемориальные таблички Пушкину и гранитный бюст Максима Горького… 

О каком единстве тут можно говорить, если идейные рагули ведут себя на восточных территориях сначала – как временщики, а теперь – как оккупанты, мародёры и каратели, не забывая завывать в адрес российских солдат: «Что вы забыли на нашей Украине?». 

Мы ничего не забыли и забывать не намерены. Наши солдаты пришли, чтобы освободить от гнёта бандеровского сапожища наших соотечественников, вернуть их к человеческой жизни, спасти то, что осталось от русского и советского культурного слоя, по которому не успели пройтись бульдозером канализаторы из Института нацпамяти. И это тоже денацификация, её важнейшая часть.

Источник: https://www.politnavigator.net/chto-vy-zabyli-na-nashejj-ukraine-sprashivali-otvechaem.html