3 февраля 2018 года в Сирии при выполнении служебно-боевой задачи ушёл в бессмертие майор Роман Филипов.
Летчик до последнего пытался держать самолет в воздухе и успел доложить командованию об атаке ракетой. Филипов катапультировался и уже на земле принял свой последний бой с террористами. Раненый российский военнослужащий, подпустив врага на максимально близкое расстояние, со словами "Это вам за пацанов" подорвал себя гранатой.
Вечная память Герою!
Бытовые убийства, как правило, бывают случайными: кто-то слишком много выпил, или оказался излишне вспыльчивым, неадекватно оценил ситуацию – и вот вам свежий труп и убийца, не понимающий как это произошло, ведь он этого не хотел.
В политике случайная гибель государства практически невозможна. Случайно возникнуть государство редко, но может, а вот для его уничтожения необходимо на протяжении слишком долгого времени прилагать слишком большие и слишком целенаправленные усилия, чтобы подобный трагический исход мог оказаться случайным.
Тем не менее обычно массы людей взирают на хладный труп, совсем недавно бывший их государством и спрашивают "как это получилось?"
Редкий человек бывает самокритичен, но у больших коллективов подобное достоинство не встречается вообще. Людям в принципе трудно объединяться, так как приходится смирять свой эгоизм и идти на компромиссы. Чем больше людей в объединении, тем масштабней и сложнее система компромиссов, удерживающая это объединение в равновесии, тем проще разрушить это единство, поставив под сомнение любой из принципов объединения.
Между тем самокритика, как любая критика, предполагает акцентирование внимания на некоей (пусть мелкой) ущербности действующей системы. Но признание наличия ущербности, с трудом дающееся отдельному человеку в отношении себя (ещё и далеко не каждому дающееся), сразу же ставит перед коллективом вопрос об адекватности компромисса, стабилизирующего систему. Ведь, если существует ущербность и её необходимо исправить, то условия старого компромисса уже негодны (обстоятельства изменились) и надо начинать долгий и трудный поиск условий нового компромисса.
Идеальное общество должно существовать в условиях постоянного самосовершенствования. То есть, стабилизирующий его компромисс должен состоять в осознании невозможности существования постоянного компромисса. В условиях постоянно меняющейся реальности стабильным будет лишь постоянно меняющееся общество, базирующееся на постоянно меняющемся компромиссе.
Но такая организация противоречит базовому стремлению человека к стабильности. Любое изменение (в том числе и сам факт создания общества) человек рассматривает лишь как неизбежное зло на пути к большей стабильности. При этом движение к большей стабильности требует ускоряющихся изменений, которые приводят к меньшей стабильности и новому поиску стабильности до тех пор, пока сама нестабильность не превращается в стабильность, ибо начинает рассматриваться обществом, как изначально имманентное ему (то есть естественное) состояние.
На данном этапе таких обществ на планете не существует. Мы лишь находимся на пути к данному идеальному состоянию, но вопрос достижимо ли оно в принципе, пока не имеет однозначного ответа.
Практическим результатом нынешнего состояния общества является негативное отношение к любой (мельчайшей) самокритике, воспринимающейся как угроза общественной безопасности. Естественной реакцией любого общества на предложение что-нибудь в нём улучшить является гнев и стремление дезавуировать само право предлагающего вносить подобные предложения. Подчеркну, общество не задаётся вопросом о компетентности оценки, полезности вносимого предложения и реалистичности его реализации. Оно инстинктивно стремится сохранить стабильность и потому агрессивно отвергает реформы.
Именно поэтому реформаторов не любят при жизни. Реформы, даже те, с необходимостью которых общество вынуждено было согласиться под давлением обстоятельств непреодолимой силы (например, отмена крепостного права и рабства в отдельных странах Европы, в России и США между 1848-м и 1865-м годами) вызывают дискомфорт, а потому многими оцениваются как неправильно проводимые, виновных в каковой "неправильности" общество требует найти и непременно наказать.
Именно это принципиальное отторжение рефлексии, как особенность больших обществ и приводит к тому, что, видя труп собственного государства, общество моментально начинает искать виновных среди собственных лидеров (обвиняя их в некомпетентности или в предательстве), в хитроумных зарубежных (или инопланетных) врагах (рептилоидах, "тайном мировом правительстве"), в иноплеменных "подрывателях устоев" внутри себя самого (ксенофобия обществом ритуально осуждается, но неформально всегда в моде, бытовая ксенофобия цвела пышным цветом даже в "интернациональном" и "дружбонародном" СССР, причём тем сильнее, чем глубже осознавалась утопичность достижения конечной цели (стабилизирующего советское общество компромисса – искусственного создания, "построения", нового, коммунистического, общества), вместо того, чтобы обратиться к зеркалу.
Украинцы обвиняют в своих бедах: "всё укравших" олигархов, "всех обманувшего" Зеленского, "недостаточно помогавший" Запад, "слишком эгоистичную" или "слишком агрессивную" Россию и даже друг друга ("предателей", "работающих на иностранные государства"), но крайне агрессивно воспринимают любой упрёк в свой адрес, заявляя, что в сложившихся условиях ничего не могли сделать.
Между тем, четырнадцать лет (с 2000 по 2014 год) на майданах скакали не рептилоиды, а самые, что ни на есть украинцы. Не просто скакали, а крайне агрессивно реагировали на любую попытку указать им на пагубность этих скачек. Люди без профессии, без опыта, без образования, либо с профессией, опытом, образованием непрофильными были уверены, что им открылась истина, а все, кто с ними не согласен либо "куплены", либо ничего не понимают в колбасных обрезках.
Более того, постоянно сталкиваясь с резким отличием наступавшей реальности от их радужных мечтаний, они заявляли "мы не думали, что так будет" и продолжали скакать дальше. Они не остановились доскакав до гражданской войны и даже до прямого военного столкновения с Россией – ядерной сверхдержавой и первой военной державой мира. Они и сейчас продолжают "не думать, что так будет", полностью игнорируя голос разума и пытаясь посадить в тюрьму по обвинению в государственной измене любого, кто проявляет здравомыслие.
Сама политическая идея украинства, если очистить её от мишуры и блёсток, выглядит абсурдно, изначально гарантируя катастрофу тем, кто попытается её реализовать. В дистилированном виде она является попыткой достичь пасторальной стабильности ценой национального предательства.
Украинство базируется на нежелании части русских терпеть тяготы и лишения борьбы с Западом за место под солнцем. Чтобы избежать необходимости бороться и при этом не оказаться среди проигравших, а примкнуть к победителям, украинство и было изобретено.
Не случайно любой русский, провозгласивший себя украинцем, немедленно проводил черту, определяя себя как нерусского европейца, а всех русских дикими азиатами. Таким образом, новоявленный "европеец" без всяких усилий нырял в "золотой миллиард", выписываясь из русских, которых считал обреченными на историческое геополитическое поражение.
В идеале Запад должен был добивать Россию, а "мудрый украинский народ" смотреть на цивилизационный конфликт из "вышневого садочка", бурно аплодируя каждому удачному удару Запада и готовя мешки под трофеи.
Украинцы до сих пор считают эту идею лучшим, что изобрело человечество и пытаются её реализовать. Поэтому Зеленский и носится по США и Европе то с "планом мира", то с "планом победы" (которые на поверку оказываются одним и тем же планом украинского паразитизма), сводящемуся к попыткам отправить таки Запад на войну с Россией.
А то ведь, как-то не по плану всё пошло. Воюет с Россией почему-то Украина, а наблюдает и аплодирует Запад. Интересно, что могло пойти не так?
Поэтому 81% украинцев до сих пор верит, что если уж Запад всерьёз втянется в конфликт, то Россия всенепременно проиграет. Эти данные не подтасовка и не страх пред репрессиями. Негативно оценивать деятельность Зеленского куда опаснее, тем не менее украинские опросы показывают, что до 40% граждан Украины (из числа находящихся на Украине) не стесняются выражать своё недовольство его правлением.
Те же опросы свидетельствуют, что украинцы понимают, что проиграли войну России и не боятся об этом говорить вслух. Но ведь концепция украинства и не предполагала, что воевать с Россией придётся с украинцам. Ругать Россию, плевать в Россию – это пожалуйста, а воевать должен был Запад. Запад должен был победить, а не Украина. Поэтому российская победа не разрушает целостность украинской концепции, ведь, с точки зрения украинцев, Запад ещё на поле боя не вышел, а значит идея неизбежности его всемирно-исторической победы ничем не омрачена. Украинцы думают не над тем, где и в чём они ошиблись, а о том, как лично дожить до победы Запада (и мешки под трофеи сберечь до наступления времени "Х").
Логика концепции украинства буквально приглашала Запад прийти и использовать Украину как расходный материал с целью ослабления России – убить Украину об Россию, чтобы сделать России больно. Разумеется Запад приглашением воспользовался. Причём открыто сказал, что будет вести войну на истощение России до последнего украинца, но сам в неё втягиваться не планирует.
Можно сказать, что Запад убил Украину по её собственной просьбе, во всяком случае с её полного согласия. А что Украина не понимала на что соглашается, так это не проблема Запада. Тем более, что Россия-то пыталась удержать Украину от рокового шага, но общества, созданные на основе ожидания трофеев, которые не ими будут завоёваны, базируются на самом хрупком компромиссе в истории.
Концепция украинства изначально предполагает, что весь мир, с редкостным самоотречением, будет заботиться лишь о том, чтобы Украине было хорошо (причём хорошо в украинском понимании). Благополучие такого общества зависит даже не от случайности, а от готовности всех остальных обществ действовать себе в ущерб, но во благо украинцев.
Это настолько нереально, что малейшая рефлексия разрушает концепцию украинства, а с ней и компромисс, стабилизирующий украинское общество. Рефлексирующий человек не может с серьёзным видом на чистом русском языке (ибо другого не знает, так как родители привезли его на Украину из под Вологды или Ярославля) ругать "мову агрессора".
Сохраняя своё общество и свою концепцию "светлого будущего" украинцы напрочь отказываются от рефлексии. Стоя над хладным трупом своей державы и заявляя: "Мы не думали, что так будет!" - они параллельно продолжают мечтать о "перемогах", о том, что Запад буквально завтра осознает, что лишается Украины и, спасая её, всеми своими наличными силами нападёт на Россию.
Пока же, раз Украину не приняли в Запад целиком, надо интегрироваться туда индивидуально. Поэтому ругают украинцы Зеленского не за то, что войну против России начал, а за то, что он границы закрыл, не давая украинцам возможности в личном качестве интегрироваться е Европу. Были бы границы открыты, украинцев бы и зверства ТЦК не волновали – кто не хочет на фронт уезжал бы, а кто не уехал – по умолчанию доброволец.
Для нынешнего украинца Украина, как кот Шредингера – и мертва, и живее всех живых. Всё зависит от того, с какой позиции он её наблюдает: из окопа на передовой, вроде бы уже не только не шевелится, но пошла пятнами и пахнуть начала, а откуда-нибудь из Брюсселя ещё живёхонька, даже поёт и пляшет.
Укоряя украинцев за их майдан, насмехаясь над ними, мы не замечаем, что майдан зачастую живёт в наших собственных сердцах.
"Шойгу! Где снаряды?" - это майдан. Непрерывная борьба "сеточки" с "сеточкой" за право единолично представлять "народ" и государство – это майдан. Требование "вернуть СССР" или "восстановить Российскую империю" образца января 1917 года, или "вернуть самодержавие" по состоянию на январь 1905 года – это майдан.
Майдан – это любая попытка коллектива единомышленников, отказать в праве на мнение и политическую позицию, как отдельному человеку, так и государству.
Обратите внимание, что на двух состоявшихся и одном несостоявшемся украинских майданах был представлен весь спектр политических сил, от крайне левых, по сравнению с которыми коммунисты правые, до крайне правых, по сравнению с которыми фашисты левые). Единственное, что их объединяло – все они представляли маргинальные политические течения, не способные прийти к власти на выборах. Путч (мирный или не мирный) был их единственным шансом.
Мы ошибочно придаём преувеличенное значение иностранному вмешательству. Действительно, роль внешней силы в финансировании, обучении "полевых командиров", дипломатической поддержки велика. Но критической она является только в вопросе парализации власти – воспрещения силовых действий по разгону майдана. При этом, как показывает практика, такая поддержка важна только для создания эффекта "мирного майдана" - "бархатной революции", сметающей старый режим без насилия, настолько он прогнил и надоел собственному населению.
Если выясняется, что эффект "мирного майдана" недостижим – власть не уходит "по-хорошему" и выясняется, что вовсе она не прогнила и большинство населения совсем от неё не устало и не хочет менять на мятежников, то майдан может в один момент принять немирный характер и взорваться вооружённым путчем, для которого текущая внешняя поддержка не так уж и важна (путч выигрывает или проигрывает слишком быстро для того, чтобы иностранное вмешательство, что-то значило). Для путчистов важнее их последующее быстрое признание "цивилизованным миром", но для этого у них должно быть достаточно сил и решимости, чтобы захватить власть в стране.
Состояние майдана сугубо внутренне, латентно присущее каждому обществу. Первым его уловил и использовал Ленин. Ибо "социалистическая революция", опережающая буржуазные преобразования – ни что иное, как майдан, произведённый группой лиц, считающих себя достаточно просвещёнными, чтобы вести "отсталое общество" к "прогрессу", вопреки интересам самого общества.
Именно поэтому большевики справедливо указывали, что буржуазная революция вызревает в недрах феодального общества и лишь завершается переворотом, когда общественный и экономический базис нового строя уже готов, а вот их "социалистическая", только начиналась переворотом, после которого они пытались (не совсем удачно, хоть кое-чего достигли) построить на пустом месте новое общество (советский народ) и новый экономический базис, не представляя себе точно, как это должно выглядеть и не имея законченного плана строительства.
Джин Шарп всего лишь переложил сложную революционную теорию Ленина в формат комикса, доступного пониманию любого идиота. Ленин объяснял не только что надо делать, но и почему такие действия приводят к успеху. Шарп же всего лишь даёт технические указания куда идти и что кричать. Поэтому революции "по Ленину" друг от друга отличаются, а "по Шарпу" похожи как близнецы, вплоть до цветных ленточек, девочек в белых блузках и обязательного пианино, символизирующем особую "просвещённость" и "одухотворённость", вышедшего на майдан стада.
Я не ошибся, именно вышедшего, а не выведенного, ибо на майдан выходят по доброй воле, туда никого не выводят насильно. Сила майдана в том и заключается, что маргиналам, ощущающим свою ущербность и в обычное время старающимся прятаться в тени, говорят, что они-то и есть соль земли – "глубинный народ", что если они выйдут на площадь, то сразу увидят как их много. Они выходят и видят. Отсюда рассказы о том, что на площади, на которой не поместится и сто тысяч человек "стояли миллионы". Отсюда уверенность, что "поднялась вся страна".
Майданная толпа – сплошь "прогрессоры". Но человек, считающий себя прогрессором, маргинален по определению. Он живёт в чужом для него обществе, которое, по его мнению, "не доросло" до его "светлых идей" и которое надо загонять в счастье силой.
Майдан – постоянно тлеющая в любом обществе потенциальная революция маргиналов. В этом его сила и в этом же его слабость. Маргиналы способны разрушить что угодно – им ничего не жаль, так как общество в котором они живут для них чуждо. Они могут поменять общество, переехав в другую страну, но ощущение чуждости всё равно останется. Они и там будут маргиналами.
Поэтому эмиграция первой волны (после 1917 года) большей частью спокойно интегрировалась в новое общество. Они бежали от революции маргиналов к привычному для них общежитию. В отличие от них советские диссиденты, даже успешные и состоявшиеся в эмиграции, не покладая рук боролись со своей старой родиной. Казалось бы, уехал и наслаждайся жизнью, как, например, переехавшие в Израиль евреи, которым особого дела не было до СССР, кроме воспоминаний и оставшихся там родственников и знакомых. Но диссиденты всё равно боролись. Ибо они чувствовали себя "прогрессорами", смысл жизни которых заставить народ быть счастливым в их понимании.
Точно также современная эмиграция с Украины делится на две части. Большая часть вернулась на родину с места проживания и спокойно, без особых проблем (если не считать легализацию и неизбежные материальные потери при переезде) вросла в российское общества. Меньшая часть старается куда-то вести за собой Россию и учит россиян, как им жить и что делать. Подавляющее большинство этих "учителей" поддерживало либо первый, либо второй майданы, а большинство оба сразу.
Просто майданное единство длится ровно до захвата власти, как и единство большевиков, левых эсеров, анархистов, части меньшевиков и прочих мелких групп, участвовавших в октябрьском перевороте 1917 года. Как только власть свергнута, начинается борьба за власть майданных сил. Жестокая борьба – на уничтожение. Бывает, что побеждают левые, бывает, что правые. На Украине наблюдаем последний случай.
Те активисты майдана, которые в постмайданную действительность не вписались преследуются бывшими товарищами не менее ожесточённо, чем сторонники антимайдана. Для них эмиграция также зачастую является единственным способом сохранить жизнь и свободу. Но, как и у советских диссидентов, маргинальная тяга к прогрессорству не покидает их на новом месте жизни. Такова их психическая организация.
Самое опасное в наших условиях, что их активные противники – такие же активисты майдана, только патриотического. Повторю, что особенность майдана заключается в том, что относительно небольшая группа лиц (несколько десятков тысяч максимум в многомиллионной стране) узурпирует право на мнение и политическую деятельность, отказывая в этом праве, как отдельному человеку: "единица – ноль", так и всему обществу, которое по их мнению коснеет в "проклятом прошлом" и преступно не желает двигаться в "светлое будущее".
Именно поэтому победивший майдан приносит удовлетворение лишь единицам, прорвавшимся к власти и то лишь на время, в течение которого власть находится у них в руках. Для остальных же наступает время жестокой диктатуры победивших маргиналов, для которых "яблони на Марсе" важнее нормальной жизни. Майдан – перманентная революция.
Троцкий (в отличие от легко жертвовавшего марксистской теорией ради революционной практики Ленина) являвшийся сугубым теоретиком, был абсолютно прав, настаивая на перманентной революции. Большевики сами не заметили, как признали его правоту, провозгласив "есть у революции начало, нет у революции конца". Современные добросовестные реставраторы СССР также совершенно справедливо замечают, что Союз ступил на дорогу к краху или перерождению в тот момент, когда к началу 60-х окончательно отказался от революционности в пользу нормальной жизни.
Майдан может существовать только как реактор, постоянно воспроизводящий революцию. Поэтому победившие большевики не прекращая боролись с "уклонами" в своей среде, даже когда окончательно загнали за Можай всех "бывших". Именно поэтому победивший почти десять лет назад на Украине майдан постоянно ищет врагов внешних и внутренних – борьба не может прекратиться, так как с прекращением борьбы прекратится и майдан – карета превратится в тыкву, кони в мышей, а кучер в крысу и все увидят обман.
В любом обществе есть маргинальная прослойка "прогрессоров". В обычное время они яростно сражаются друг с другом на своих "квартирниках" (так как больше чем на квартиру или микрозабегаловку их в одном месте никогда не набирается – обществу они не интересны), а сейчас ещё и в социальных сетях. Но в эпохи великих потрясений маргиналы-"прогрессоры" со своим обещанием всеобщего счастья здесь и сейчас зачастую оказываются востребованы активной частью общества.
Мы живём в эпоху великих потрясений, поэтому не должны терять бдительность. Необходимо помнить, что от майдана нет надёжной прививки, он латентно имманентен любому обществу. Единственно надёжное средство – здоровый скептицизм обывателя, не ищущего добра от добра и не стремящегося немедленно превратить хорошее в ещё лучшее.
Общественное развитие – долгий и сложный процесс, в рамках которого наибольшие успехи достигаются эволюционно. Революции же отбрасывают общество назад, а некоторые общества и государства революции вообще не переживают.
В Мордокниге нельзя соболезновать русским и проявлять "враждебные высказывания" к террористам.
"Нормы общества" не позволяют.
Эти же нормы ранее не позволяли постить картинку воодружения красного флага над рейхстагом в 1945 году. Видимо, чтобы не было "враждебных высказываний" против гитлеровцев.
В общем, пока некоторые стыдились Сталина, пришли те, которые гордятся Гитлером. Увы.
Странно, что «дать нам идеологию» требуют в основном люди левых взглядов, ностальгирующие по СССР, с его (в их представлении) порядком, в котором хватало бардака во всех сферах. Под порядком же понимался государственный патернализм, гарантировавший «бедненькое, но чистенькое» (причём больше бедненькое, чем чистенькое) стабильное существование от рождения до смерти. Если ты не нарушал определённых негласных запретов (официальные запреты везде, и в СССР тоже, нарушают/нарушали только преступники), то мог рассчитывать на размеренную, более-менее благополучную жизнь от рождения до смерти.
Октябрёнок — пионер — комсомолец — работа — пенсия — смерть. Каждый следующий день похож на предыдущий, максимум спокойствия, минимум стрессов, всё как у всех (у кого-то чуть лучше, у кого-то чуть хуже). Элита живёт в другой стране, уже при коммунизме, но всё равно хуже, чем на Западе, откуда и ввозит предметы статусного потребления. Поэтому выезд за границу тщательно контролируется, а возможность регулярных поездок (по работе, за государственный счёт, а не в единственную в жизни турпоездку в соцстраны) котируется выше орденов и премий.
В общем, обычный мещанский быт, нещадно критикуемый официально, но фактически являющийся жизненным идеалом для советского человека. Просто его уверили, что мещанство — это гитара с бантом, канарейка в клетке и слоники на комоде, а календарь «Олимпиада-80», потрет Хемингуэя или Че Гевары на стене и Высоцкий со Жванецким в магнитофоне — свидетельство патриотичности пополам со скептической прогрессивностью, стремящейся к идейной конвергенции с Западом, ради всё того же всеобщего мещанского счастья. Тогдашняя советская «прогрессивная» молодёжь ещё не отказывалась от коммунизма. Она только считала, что в материальном плане Запад нас обогнал и подошёл к обществу всеобщего благоденствия ближе. Осталось только соединить нашу несомненную духовность (они ещё не были православными, но уже считали себя высокодуховными) с западным материальным благополучием, и вот оно — счастье.
Идейно горбачёвская перестройка была оформлена шестидесятниками, которые и стали её главными «прорабами», а многие и выгодоприобретателями. Но в 60-е годы они были ещё наивными мечтателями.
Так вот, хоть это и покажется многим странным и даже ересью, но идеология — изобретение чисто капиталистическое. Феодализму не нужна идеология, его власть от Бога, к тому же базируется на извечных традициях, сформированных обществом в процессе выживания в суровую эпоху европейских тёмных веков. На Востоке то же: халиф правоверных — наместник Аллаха, китайский император — обладатель небесного мандата. Ни в какой идеологии нет необходимости. Все философские и религиозные школы по умолчанию признают неизменность существующей системы. При этом, даже если политическая система претерпевает существенные изменения (завоевание, гражданская война или какая-то иная национальная катастрофа), философы и религия обеспечивают плавный переход, абсолютную преемственность политической власти, нивелирующую формальные субъективные изменения (смену династии, господствующей прослойки или даже государствообразующего этноса).
Феодализм в принципе трансэтничен и трансграничен. Он выстраивает личные связи, личную зависимость, которая рождается из естественных потребностей общества и не требует идеологического обоснования. Феодальное деление на молящихся, воюющих и работающих принимается обществом по умолчанию, а поскольку оно считает все три функции равно необходимыми, то и идеологически обосновывать данное деление не имеет смысла.
Но и коммунизм также не нуждается в идеологии. «Научные» коммунисты выдвигали в качестве необходимого условия создания коммунистического общества достижение столь высокого уровня личной сознательности, обеспеченной высочайшей образованностью и творческим характером труда, что государство в принципе не понадобится и за ненадобностью отомрёт. То есть исчезнет необходимость идеологически обосновывать право именно данной системы на власть. Общество переходит к саморегуляции на основе повышенной сознательности, а осознание каждым членом общества необходимости наиболее эффективного взаимодействия всей популяции исключает потребность в дополнительном обосновании. Нам же не нужна идеология, чтобы доказать необходимость дышать или питаться.
Идеология нужна только капитализму. Маркс верно уловил его главную суть — стремление к максимизации прибыли. Сильное государство может заставить капиталиста служить обществу, но внутренне он обязательно будет стремиться преодолеть ограничения сильного государства, так как внутренняя суть капитализма — максимизация прибыли. Не защита отечества, не создание комфортной жизни, не мещанский идеал беспроблемного существования под государственным патронатом и даже не война (как утверждают левые), а именно максимизация прибыли. Она может достигаться любым из этих путей и тысячей других. Капитал быстро мигрирует туда, где прибыль будет выше: выше на войне — в войну, выше в условиях мира — в мир. Ради прибыли капитал может разрушать и созидать, убивать и лечить, кормить и морить голодом. Кто не признаёт этот закон, рано или поздно проигрывает капиталистическую конкуренцию и отправляется на свалку истории.
Капитализм разрушает традиционный образ жизни. Ему нужны мобильные, не особенно привязанные к месту, готовые маневрировать в интересах капитала сотрудники. Первыми превращаются в пролетариат крестьяне, как самый массовый класс предыдущего традиционного общества, за счёт которого только и можно создать необходимый первоначальный капитал и без разрушения традиционного образа жизни которых капитализм не может получить необходимое количество дешёвых рабочих рук.
Но затем пролетаризируется и детрадиционализируется всё общество. С одной стороны, все становятся хоть мелкими, но собственниками (каждый может купить себе акцию, участок земли, недвижимость). С другой — даже крупные собственники не контролируют свою собственность полностью, будучи вынуждены полагаться на работу наёмных менеджеров (такого же пролетариата, только элитного, но лишь пока работает). Простое наличие собственности не гарантирует богатства и стабильности — собственность должна работать. Если собственность не работает, не приумножает капитал, её владелец довольно быстро разоряется, и она становится для него обременением.
Капитализм меняет функцию денег. Из средства тезаврации деньги становятся капиталом, принимают форму кредита. Если вы не хотите, чтобы ваши накопления обесценились, деньги тоже должны работать. «Кто не работает, тот не ест» — не коммунистический, а капиталистический лозунг. Капитализм заставляет работать всех и всё — не только людей, но и неодушевлённые материальные ценности. Всё должно приносить доход, всё должно максимизировать прибыль.
При капитализме «нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее».
Капитализм — это неестественное состояние для человеческого общества, стремящегося к мещанскому покою. Кстати, само понятие мещанства как негативного состояния индивидуума и общества внедрил в общественное сознание именно капитализм. Мещанское стремление к стабильности противно именно капитализму, но совершено не противоречит ни феодальным идеалам, ни идеалам советского развитого социализма, где даже на «стройки коммунизма» ездили «за длинным рублём», чтобы потом «пожить как люди». И до сих пор, вся ностальгия по СССР базируется на утраченном чувстве стабильности.
Капитализм как велосипед — устойчив только пока движется. Поэтому он не может отказаться от стремления к максимизации прибыли — это для него смерть.
Маркс точно уловил этот момент и, механически экстраполировав знакомую ему ситуацию середины XIX века в будущее, пришёл к выводу, что неограниченная конкуренция приведёт к относительно быстрой монополизации экономического и политического рынка. В условиях тотальной монополии сросшаяся с государством сверхкорпорация утратит стимул к максимизации прибыли: нет конкурентов — нет смысла в движении.
Но именно стремление к максимизации прибыли определяет капитализм, является его родовой чертой. Значит, сделал логичный вывод Маркс, с созданием сверхмонополии капитализм умрёт.
А что же человечество?
На глазах Маркса стремившийся к максимизации прибыли капитализм внедрял всеобщее среднее образование. Для производства более сложных и дорогих товаров нужны были грамотные рабочие в товарных количествах. Маркс экстраполировал и этот момент в будущее. Образованность, решил он, будет расти, капитализм сам заинтересован во всё более образованных кадрах.
В XIX и даже в первой половине ХХ века «властители дум», передовые умы, были уверены, что с образованностью растёт и сознательность. На самом деле это не так: образование и интеллект — совершенно разные вещи. Они друг другу не мешают, но вполне могут существовать друг без друга. Что же касается сознательности, то её наличие не гарантировано даже наличием в одном флаконе высокой образованности и высочайшего интеллекта. Если рассматривать сознательность как прагматическое соблюдение идеальных норм общежития, то наиболее эффективно её обеспечивает религия. Но она делает ставку не столько на обучение и понимание, сколько на традицию и копирование.
В общем, Маркс решил, что образованное общество, живущее в условиях посткапитализма, окажется достаточно сознательным, чтобы перейти к коммунизму. Он не описал его досконально, но, судя по тому, как об этом писал он сам и его последователи, имелось в виду, что никто не хочет отказываться от обеспеченного капитализмом промышленного рывка, выведшего общество на новую ступеньку благополучия. Поскольку же, как считал Маркс, капитализм умрёт ввиду отсутствия дальнейшей необходимости в максимизации прибыли, а владельцы сверхмонополии, контролирующие все сферы государственной и общественной жизни, а также экономику и финансы, не захотят расставаться со своими преимуществами, то сознательные массы, понимающие, что обеспечить дальнейшее развитие можно, лишь искусственно поддерживая движение (без максимизации прибыли, а для удовлетворения растущих потребностей индивидуума и общества — коммунистический мещанский рай), вынуждены будут совершить революцию, отобрав власть у представителей исчерпавшей себя системы.
Это, собственно, и будет коммунизм. Государство отомрёт, поскольку политическая власть к тому времени уже будет монополизирована во всемирном масштабе, значит, исчезнет функция внешней защиты. Высокосознательное общество будет в достаточной степени саморегулируемым, чтобы не нуждаться и во внутренней функции государства. Таким образом, необходимость в аппарате принуждения исчезнет.
Деньги отомрут, так как будет нивелирована их функция капитала, постоянно работающего для получения прибыли, а высокосознательному обществу, в котором к тому же удовлетворяются любые потребности его членов, деньги не нужны также как средство накопления и поощрения.
По сути, учение Маркса — наукообразная утопия (учитывающая лишь автору теории известные факторы и не считающаяся с возможностью коренного изменения ситуации), описывающая посткапитализм (один из его вариантов, в котором скрещивается уж мещанского счастья в стабильности с ежом динамического промышленного развития).
Теория могла бы сыграть, даже несмотря на то, что капитализм нашёл средство против сверхмонополии и тем самым продлил существование системы, заодно изменив её. Для реализации теории Маркса надо было только одно — достижение идеала сверхсознательного человека. Однако история развития человечества последних двух столетий показывает, что как минимум на данном витке истории такой идеал недостижим, а будет ли у человечества более или менее продолжительное будущее, чтобы продолжить эксперимент, неизвестно.
По сути, реальные идеологии появились вначале в оправдание капитализма и обоснование его права на господство и базировались они на протестантской этике, декларирующей, что Бог отмечает богатством избранных. Фактически, если добавить к ней политический либерализм (равенство прав), это была одна капиталистическая идеология, обосновывавшая право капитализма на политическое господство, ибо у него не было божественного права (первоначальный капитализм вообще атеистичен, даже протестантизм больше идеология, чем религия), не было права традиции, право завоевания он также отменил как феодальный пережиток, осталось только цивилизаторское право, которое и обосновывала его идеология.
Учение Маркса в полном смысле нельзя назвать идеологией. Это опыт добротной научной спекуляции (это специальный термин, а не ругательство), которая ценна отдельными прозрениями (почему Маркс и сейчас востребован), но чьё видение посткапитализма не подтвердилось.
Собственно же антикапиталистические идеологии возникли в начале ХХ века. Это вульгарные марксизмы (в виде ленинизма, троцкизма, маоизма и прочие более мелких измов), это вульгарные национализмы (в виде фашизма и нацизма). Всё это добро получило дальнейшее развитие уже во второй половине ХХ века, когда американские неотроцкисты попытались скрестить вульгарный неолиберализм с неомаркистскими и экологическими учениями и, опершись на государственный тоталитаризм, сделать эту сборную солянку, представлявшуюся им универсальной идеологией, обязательной для всего мира.
Как видим, идеологии рождаются и существуют только в рамках капиталистической системы. Их задача — её оправдание или отрицание, но если капитализма нет, то и идеология не нужна, она отмирает. Таким образом, именно смерть идеологии будет означать смерть капитализма, именно наблюдаемый нами кризис идеологии означает, что капитализм вступил в фазу системного кризиса, из которой либо не выйдет вовсе, либо выйдет совершенно неузнаваемым.
Если хотите, новое общество, к которому мы безусловно движемся, можно считать коммунизмом. От Маркса там, правда, будет совсем мало, а от Ленина и вовсе ничего, но отмирание государства в знакомом нам виде и возвращение обществу большинства функций саморегуляции вполне возможно, как возможно и даже реально очередное изменение до неузнаваемости функций денег и даже их постепенное отмирание в известных нам формах.
В остальном вряд ли бы это общество будущего понравилось Марксу или нам с вами, но и феодальные крестьяне совсем не желали жить при капитализме (феодальная традиционалистская Вандея упорно боролась против революции с оружием в руках и была покорена только при помощи перманентного геноцида). А уже следующее поколение считало капитализм светлым будущим всего человечества, и только для того, чтобы уже их дети перешли к отрицанию капитализма.
В принципе же, человечество идёт не за тем, кто обещает великие свершения — на великие стройки люди любят посылать других, а за тем, кто без шума и пыли обеспечивает большинству презираемое идеологами мещанское счастье.
https://alternatio.org/articles/articles/item/138208-ideynye-osnovy-svetlogo-buduschego
Монгольский лагерь под Козельском полтора месяца стоял у безымянного ручья. Теперь ручей и село рядом кличут Орденки (Ордынки), село подальше – Дешовки.
В XX в. было и село Поганкино. Жители его снабжали провиантом осаждающих Козельск татар.
 | Я ВатникПодписчиков: 396 |
 | ватный патриотПодписчиков: 83 |
 | ватное эроПодписчиков: 50 |
 | Ватные вбросыПодписчиков: 45 |
 | Ватные артыПодписчиков: 36 |
 | Ватные вестиПодписчиков: 36 |
 | ватный комиксПодписчиков: 12 |
 | ватные баяныПодписчиков: 6 |
| Ватные вбросыРейтинг: 275,817.6 |
| Ватные вестиРейтинг: 27,799.4 |
| Ватные артыРейтинг: 11,968.7 |
| ватный комиксРейтинг: 5,779.6 |
| ватные баяныРейтинг: 3,893.5 |
| ватный патриотРейтинг: 2,100.0 |
| ватное эроРейтинг: 1,236.2 |
